Московский процесс (Часть 2)

Буковский Владимир

«Мы готовы принять участие в дискуссиях с официальными организациями в Советском Союзе, если эти дискуссии будут проводиться на честных и равных условиях, а не на таких, которые втянут нас в некое действо просоветской пропаганды, — писал он весьма наивно, хотя всего несколькими абзацами выше вроде бы сам определил полную невозможность „честных“ и „равных“ отношений с Москвой. — Для русских наши голоса — не более чем фоновый аккомпанемент, да и то недостаточно звучный, чтобы повлиять на выборы в Германии».

Словом, это был, видимо, человек искренний, но сильно запутавшийся. К тому же, у него тоже был свой домашний «эксперт по советской жизни» — наш старинный знакомец Жорес Медведев, тот самый д-р Медведев, у которого, как мы помним, случались удивительные совпадения идей с Ю.В.Андроповым. Натурально, Жорес Александрович был одним из соавторов воззвания END

за «безъядерную Европу от Польши до Португалии» в апреле 1980 года, которое как бы от имени «советских диссидентов» подписал в Москве и его братец-близнец Рой Александрович. Они же, видимо, и объяснили проф. Томпсону, что диссиденты бывают разные: а) плохие, б) хорошие. Плохие не верят в социализм и служат реакции, а хорошие в социализм верят и вполне могут поддержать воззвание. Безуспешными поисками «хороших диссидентов» и занимался потом несколько лет проф. Томпсон. Увы! К кому он только ни обращался, все оказывались «плохими». И чешская «Хартия-77», и польский КОС дружно отвергали любые идеи одностороннего разоружения Запада как просоветские. Лукавый Яцек Куронь, будучи сам первоклассным манипулятором, ухитрился аж из тюрьмы написать письмо в 1984 году на конференцию END, где предлагал им совместную борьбу за отмену военного положения в Польше и полную демилитаризацию Центральной Европы. Годом позже вежливый Вацлав Гавел крайне интеллигентно пытался объяснить западным миротворцам, что их утопизм не может найти понимания у поневоле скептической восточноевропейской публики. Все напрасно. Наконец стали-таки появляться маленькие, скорее символические группки миротворцев в ГДР и даже в СССР. Но — вот ведь незадача! — не успели они появиться, как их членов или высылали на Запад, или сажали. Так и не нашел Э.П.Томпсон хороших диссидентов на Востоке вплоть до самого крушения коммунизма.

Поразительно, не правда ли? Казалось бы, человек и не глупый, и честный, но понять простую истину о том, что (как ему и писал Яцек Куронь) вся угроза миру в Европе исходит от советского блока, что, стало быть, не за мир надо бороться, а против советского режима, — он так и не смог. Запутавшись в социалистических бреднях, он, как и тысячи западноевропейских социалистов, не мог постигнуть, что сама идея мира и разоружения, вырванная из общего политического контекста Европы, была уже просоветской. И если была нужда в массовом движении на Востоке, то она уже реализовалась в движении за права человека, без которых ни о каком мире, ни о каком ином независимом общественном движении и мечтать нельзя. Разве это так сложно? Разве не о том же писали мы все: и Амальрик, и Солженицын, и Сахаров? Разве не о том же твердили Хельсинские группы, подчеркивая связь между первой и третьей корзиной Соглашений: между безопасностью в Европе и правами человека? Не о том ли и я писал в своей брошюре 1982 года:

«Две стороны советского режима — внутреннее угнетение и внешняя агрессивность — неразрывно взаимосвязаны».

Характерно, однако, что, даже столкнувшись со столь единодушным откликом восточноевропейских диссидентов, он ни на минуту не усомнился в своей правоте, не сделал ни малейшего усилия пересмотреть свои взгляды, а все искал других, «хороших» диссидентов, которые бы с ним согласились. И это еще один из лучших лидеров западных миротворцев, думающий, искренний человек. Чего же было ждать от остальных, часто циничных политиканов, приспособленцев и краснобаев (если не сказать хуже), таких, как членов вышеупомянутой «комиссии Пальме»? А на публике они держались героями, с благородной дрожью в голосе рассуждали о спасении человечества.

Примечательно, что деятельность «комиссии Пальме» осуществлялась на западные деньги: из трех миллионов долларов, собранных участниками комиссии на ее работу, СССР внес всего 10 тысяч. Уже по одному этому можно судить, насколько советские контролировали ситуацию в Европе, где их главной опорой были партнеры по «детанту» — социалисты и социал-демократы.

Но именно в этом, как ни парадоксально, заключалась слабость их кампании, превратившись в вопрос партийной политики, проблема разоружения Запада стала разрешима путем стандартного механизма демократии — выборов. Москва и ее союзники могли добиться успеха лишь при помощи манипуляций, махинаций, истерической пропаганды и шантажа. Стоило, однако, вынести вопрос на суд избирателя, и вся их хитроумная кампания оказалась обречена. Исчезли истерические толпы, оказались фальшивыми «опросы общественного мнения», регулярно показывавшие растущую поддержку идеи одностороннего разоружения. В Англии лейбористская партия, сделавшая ядерное разоружение основой своей платформы на выборах 1983 года, именно оттого и была так сокрушительно разгромлена. В ФРГ, несмотря на все усилия канцлера Шмидта сдержать радикализм своей партии, в сознании избирателей она твердо ассоциировалась с антиядерной кампанией и потерпела, как и ее английские коллеги, поражение на выборах 1983 года. Только в Голландии и Бельгии, где пропорциональная избирательная система обрекала любое правительство на существование в виде громоздкой и неустойчивой коалиции, зависящей от диктата даже крошечных политических групп, размещение новых ракет оказалось отложено на несколько лет. По всей остальной Европе размещение было начато точно по графику, что еще больше подорвало кампанию миротворцев: ведь, вопреки их пророчествам, это отнюдь не привело к ядерной войне. Несомненно, это был переломный момент — после 1983 года кампания сильно пошла под уклон, а к середине 80-х и совсем задохнулась.

Так завершилась эта позорная страница общественной жизни Запада. Разумеется, как мы и говорили, угроза новой мировой войны и «ядерного всесожжения» исчезла с крушением советского режима. Сегодня ядерные бомбы, ракеты и боеголовки лежат себе по складам, никого не тревожа, и в России, и в США, и даже в Казахстане с Украиной. Казалось бы, самое время «озабоченной» интеллигенции потребовать их уничтожения, тем более, что добиться этого теперь совсем не трудно. Вот они, «абсолютно аморальные», бери да демонтируй. Но нет негодующих миротворцев на улицах европейских столиц, нет бесноватых баб вокруг ракетных баз. Где ж они? Куда делись?

Да вот и они, никуда не делись. Сегодня ровно те же вечно «озабоченные» проповедуют ложь о неизбежной экологической катастрофе, о «парниковом эффекте» и «озоновых дырах» с тем же апломбом и благородной страстью в голосе, с какой когда-то пугали слабонервных буржуа ужасами ядерной войны. А вот и бабы, столь же истеричные и злобные, как прежде, — борются теперь за всемирное «освобождение» от извергов-мужчин, то бишь за установление матриархата. Вот и левенькая интеллигенция, сильно, правда, траченная молью, но столь же самоуверенная и все с той же страстью в пламенных сердцах. В глазах — ни стыда, ни сомнения. Только зазевайся — враз осчастливят. Их «борьба» никогда не кончается: не удалось навязать миру одну утопию навяжут другую. Им ведь не результат важен, а процесс, дающий в руки необъятную власть над людскими душами

15. Польша и начало кризиса

Однако еще до выборов 1983 года и размещения новых ракет самым серьезным ударом по кампании миротворцев оказались события в Польше. Причем эффект был немедленный и вполне зримый: как отмечал, например, Э.П.Томпсон, толпы демонстрантов нарастали, будто снежный ком, в октябре и ноябре 1981 года, достигая в сумме по Европе более двух миллионов человек.

«И почему же весной или осенью 82-го не вышли демонстрировать три-четыре миллиона человек? Ответ — введение военного положения в Польше и расправа с „Солидарностью“».

Трудно сказать, какой именно аспект польского кризиса произвел большее впечатление на миротворцев: угроза советского вторжения, висевшая над Польшей почти полтора года, подавление армией мирного народного движения или само это движение, охватившее практически все работающее население страны. Думаю, однако, что для наших миротворцев, по большей части принадлежавших к различным левым партиям и организациям Запада, последнее было не менее важно. Многие из них, быть может, впервые задумались о реальной жизни в социалистическом раю, и уж никак не могли они — хотя бы внешне, для вида не сочувствовать профсоюзному движению. Сама необходимость дать политическую оценку этому событию неизбежно вносила разлад в их ряды: с одной стороны, коммунисты (например, итальянские) вроде бы поддерживали «Солидарность», с другой — социалисты (например, греческий ПАСОК) поддерживали режим Ярузельского и военное положение.

И правда, трудно было придумать более убийственную ситуацию для коммунистических демагогов, чем единодушный бунт рабочих против «пролетарского государства». Даже советская пропаганда не решалась именовать «Солидарность» реакционной организацией, а предпочитала толковать об «отдельных антисоциалистических элементах» внутри нее. Да и весь этот кризис пришелся им на редкость некстати: как раз в разгар «борьбы за мир», когда они только-только начали выбираться из политической изоляции после вторжения в Афганистан. На все кризисы и кампании, совпавшие в один год, просто уже не хватало сил кремлевским старичкам.