Московский зоопарк. Записки служителя
Шрифт:
И пошел дальше.
Про чай
Устроился я работать в птичий отдел в Московском зоопарке. На фазанью кухню. Рядом попугайная — там для попугаев еду готовят, а наша — фазанья. Попугайная в хорошей комнате находилась, а наша в кишке какой-то. Кишка эта — как коридор, но выход с одной стороны. Поэтому и жизнь у нас на фазаннике была какая-то коридорная, неуютная. Ни чаю толком попить, ни пообедать. А чай в зоопарке — не последнее дело. Многие в зоопарк вообще приходят, только чтобы чай пить. Попил чай до шести часов и домой — ужинать. Вахтеры, например. Иногда только в окошки
Два человека
В птичьем отделе работают два человека. Эмма Ивановна и Женька Маленькая. Они точно к своим именам подходили. Эмма Ивановна такая же большая и сильная, как ее имя. У нее нога на два размера больше чем у меня и рост — метр девяносто. А Женя Маленькая — совсем крохотная, Эмме Ивановне по пояс. Ей все спецовки, которые для работы в отделе выдавали, — велики. Ни одна не подходит, как пальто в ногах путается. Поэтому она в своем свитере ходит. И Эмме Ивановне спецовки тоже не подходят, но в другую сторону — коротки.
Вот так и живут у нас в зоопарке два человека, одному все спецовки велики, другому — коротки.
Может, поэтому и нет больших друзей в Московском зоопарке, чем Эмма Ивановна и Женька Маленькая.
Обеих жизнь обделила, одну недостачей, другую излишеством. Вот поделилась бы Эмма Ивановна с Женькой Маленькой, и стали бы обе нормальными людьми, которые в спецовки вдеваются.
Однако не выйдет такого, потому что это изобилие и недостача даже в фамилиях отмечены. Эмма Ивановна у нас Быкова, а Женя — Тишкина. Что уж тут добавлять?
Любовь и палка
Есть у нас зеленый павлин, он Женю очень любит за ее рост и потому с нею драться все время хочет, постоянно высматривает:
— Где там у нас Женя Тишкина? Не идет ли?
И ногами нетерпеливо переступает. А на ногах — шпоры.
А Женя павлина совсем не любит и поэтому к нему всегда с палкой заходит.
— А ну я сейчас тебя! — кричит.
А павлин человеческого языка ведь не понимает, но на палку глядит с уважением и думает, наверное:
— Чего это Женя Тишкина сегодня с палкой пришла? Так — подрались бы, а с палкой — не выйдет. Палкой ведь и по голове получить можно.
А пока павлин думает, Женя залетит быстро в клетку, корму на пол сыпанет мимо кормушки и обратно бежит, пока павлин нападать не передумал.
А он смотрит печально вослед Жене и нехотя идет кушать, потому что любит Женю, но без палки. Какая же с палкой любовь?
Гну
Живут у нас в Московском зоопарке антилопы-гну. И вправду все какие-то гнутые — с загнутыми, словно велосипедный руль, рогами. И снаружи они гнутые и изнутри, потому что характер у них — как пружина. Сидит внутри, сидит, а потом… как распрямится! И давай гну от этой распрямившейся пружины подскакивать и взбрыкивать по всей клетке! Только ноги в разные стороны. И скачет, пока завод не кончится. А как кончится, тогда служитель Серега быстро к ним забегает, сена кинет охапку, мусор соберет и — назад, пока гну снова скакать не начал. А-то попадешь под горячую ногу и потом всю жизнь будешь согнутым ходить, как гну.
Борька
Шел я как-то мимо клетки с антилопами-гну и удивлялся, какие они все черные! И сами как чернила
Борькин сын
Я павлинов кормить всегда через антилоп-гну ходил. Их в клетке трое жило — Борька, Борькина супруга и Борькин сын. Правда, где и кто — различить сложно. Но я потом приноровился определять. По поведению. Тот, кто бежит за мною вдоль забора, территорию охраняет, и потому — Борька. Та, которая стоит и ласково на Борьку смотрит: мол, во как охраняет! — его супруга. А тот, который от меня за забор прячется, — Борькин сын. Не знает он еще, что я и сам к нему не пошел бы, потому, что у него, у Борькиного сына, рога. А как узнает, то я от него прятаться начну.
Ну, ходил я месяц, ходил другой, в Борькиной клетке всегда три антилопы было. И вдруг иду, смотрю — четыре! Я даже глаза протер! Откуда бы еще одной взяться? Точное Борькино отражение, только маленькое, лежит возле Борькиной супруги и большими глазами: хлоп, хлоп.
Ничего себе, думаю! Два Борьки! Гляжу — Серега идет — смотритель за антилопами.
— Зачем, — спрашиваю, — тебе, смотритель за антилопами Серега, два Борьки? Неужто одного не хватало?
— А это, — отвечает Серега, — и не Борька вовсе, а Борькин сын!
— Ужели второй? — охнул я.
— Точно! — кивнул Серега. — Если не дочка.
Ну это мы определим. Если будет возле забора бегать, то сын, ну а если уж на горке стоять и смотреть ласково, то — дочь. Это как пить дать!
Волки
Я все думал, какой же зверь тебя встречает первым, когда входишь в Московский зоопарк? Не медведь ли? Или макаки?
Оказывается — волки! Обычные наши. Серые. Те, которые зайчиков… того. Те, которых Патрикеевна вечно за нос водит и в дураках оставляет. Идешь мимо их вольеры, а они скачут, рычат, словно настоящие, дикие, а ты думаешь. Как это Патрикеевна решилась эдаких за нос водить? Их и за нос-то не схватишь! Руку откусят. По самое колено!
Рычат волки, как настоящие, а в глазах интерес светится, мол, поверит человек рыку или нет?
Но я-то их прыжкам и грозному голосу не верю, потому что знаю: никакие они не дикие, и вообще состоят в Отделе дрессированных животных, у Новинзона. А у того диким захочешь, не останешься. Все клыки обломает. Будто я Новинзона не знаю!
Вой
Волки у нас в Московском зоопарке не настоящие. Логово в их клетке из цемента, не настоящее, и волки такие же — поддельные. Сначала-то я думал: лесные волки, сибирские, матерые. В крайнем случае — тамбовские, а потом, глядь, на них ошейники! Совсем я от этого за волков расстроился. Какой же это волк — с ошейником? Это уже собака какая-то. Полудикая. Волк должен быть непреступен и кровожаден. А эти хвостами виляют, как дворняги, и в глаза заглядывают.