Москва 2066. Сектор
Шрифт:
– Ну-ну, говори, – подбодрил его священник.
– Значит, это сделал не Бог?
– А ты уверен, что инжир приживется в открытом грунте? – спросил вдруг Лебедев.
– Уверен, – сказал Чагин после паузы. – Но сажать следует под углом, а верхушку направлять к Солнцу, как я показывал.
– На зиму прикапывать?
– Не знаю. Сейчас рано говорить. Посмотрим, какая еще будет эта зима.
Вопросы священника вернули Никиту в ту область, где он мог быть уверен в своих мыслях и поступках. Это успокоило его.
– Послушайте, Борис, –
Регина грызла сухарики. Гудели пчелы. На стол падали белые лепестки абрикосовых цветков. Все это плохо вязалось с рассказом Чагина.
– И ты не можешь отказать жене? – спросил священник, выслушав Чагина.
– Не могу. Она не бросила меня, когда я попал в тюрьму. Все бросили, а она нет. Хотя именно у нее были все основания подозревать меня, не верить мне, а она пошла за мной. Беременная. И потеряла бы всё, если бы не Переворот.
– А чиновнику из Сектора мог бы отказать? Если бы не жена? – Лебедев стал скрести седую бородку, но скоро отдернул руку, как это делает человек, который борется с плохой привычкой.
– Чиновнику могу. Он, кстати, мало похож на чиновника. Больше на наемного убийцу из старого кино.
– Не боишься его?
– Не до такой степени.
– Тогда делай, как тебе велит совесть.
– Совесть-то, извините, надвое сказала. Не могу отказать Вике, но не могу и тащить в Сектор Лешу.
– Никита, – сказал Лебедев строго. – Ты не собираешься спросить у меня, что тебе следует делать: принимать предложение из Сектора или нет?
Чагин выпрямился и откинул челку:
– Нет, не собираюсь.
– Тогда поступай, как ты решил. А я знаю, что ты уже принял решение. Если это будет в моих силах, я тебе помогу. А больше я ничего тебе не скажу. Справишься?
– Справлюсь, – ответил Чагин.
– Тогда идем, я кое-что тебе покажу. – Лебедев поднял из-за стола свое ловкое поджарое тело. – Региночка, ты подожди нас здесь, – сказал он женщине.
Следуя за священником, Чагин обогнул церковь и вошел в маленькую пристройку с зелеными дверями из старого мятого железа. Внутри хранились лопаты, грабли, мотки проволоки, банки с удобрениями, какие-то рамы, старые доски со следами росписи. Посреди стоял поломанный стол, покрытый пылью, а в углу старинная желтая этажерка.
– Вот, есть у меня такая штука. – Лебедев пробрался к этажерке и снял с полки тяжелый черный телефонный аппарат с дисковым набором.
– Вот такая штука, – повторил Лебедев. – Работает.
– Ну и что?
– Запиши номер и спрячь. Если понадобится помощь, сможешь мне из Сектора позвонить.
– Из Сектора? – Никита, кажется, был поражен не менее, чем вчера, когда увидел лужу мочи в лифте. – У вас есть связь с Сектором? Но это же невозможно! Все кабели были перерублены.
– Получается, не все. Записывай номер.
– И я так понимаю, о телефоне никому ни слова?
– С тобой приятно иметь дело, – сказал Лебедев.
Записав
– Спасибо! – сказал Чагин. – И вам, Регина, спасибо за угощение. Мне стыдно, я даже не спросил, как у вас дела. Зациклился на своих проблемах.
– У нас все хорошо, – ответил Лебедев, обнимая Регину за плечи.
– На исповедь, наверное, по полгода не приходят?
– И не по полгода, Никита, а совсем не приходят.
Чагин подергал пальцем велосипедный звонок.
– Разве это хорошо?
– Хорошо.
– И детей не крестят?
– Не крестят.
– И это хорошо?
– И это хорошо, – улыбался Лебедев.
– И не отличают православных от католиков?
– Даже от иудеев, Никита.
– И это, вы считаете, хорошо?
– Хорошо.
Никита глубоко вздохнул и посмотрел поверх голов Лебедева и Регины на купола и на цветущие верхушки деревьев:
– Может быть, вы и правы.
– Давай-ка благословлю тебя по-старинному. – Лебедев снял руку с плеча Регины и перекрестил Чагина. – Благослови тебя Господь!
– Поеду, – сказал Никита, усаживаясь на седло. При упоминании Господа ему стало жутковато.
С первых дней Потепления его не покидало ощущение, что Господь приблизился и скрывается теперь где-то совсем рядом, как бы за тюлевой занавесочкой. Он не знал, хорошо это или плохо, и не знал, хочет ли он, чтобы занавесочка была отдернута.
«Хорошо тихим, они не зацикливаются на таких вещах», – думал Никита, выезжая к повороту на лесную дорогу.
Регина махала ему вслед рукой.
Анжела
Кто-нибудь может сказать, куда подевались карлики?
Адамов
Тридцать лет назад мы с будущим генералом Изюмовым приехали в Москву из Владивостока на поезде «Россия». В школе мы сидели за одной партой. Моя мать неоднократно пыталась нас разлучить, уверяла, что дружба с Юрой разрушит мою жизнь. И оказалась, возможно, не так далека от истины.
Я был из простой семьи: отец мичман на флоте, мать – работник гарнизонного клуба. И мы жили в бараке на верхушке сопки.
Изюмов с матерью, Ираидой Викторовной, жил в центре, на улице Ленина, в обкомовском доме, и в одной из комнат на стене у них висел портрет Ираиды Викторовны в полный рост, исполненный каким-то заезжим московским художником. Мать Изюмова была придворной журналисткой, Золотое перо Приморья 1979 года. Зато у Изюмова не было отца. Класса до восьмого Юра считал, что отец был летчиком-испытателем и погиб во время полетов, пока не выяснилось, что тот страдал банальным алкоголизмом, причем в тяжелой форме (управлять, естественно, никакими летательными аппаратами не мог), из-за чего Ираида Викторовна и развелась с ним, едва успев обзавестись сыном.