Москва 2066. Сектор

Лестер Андрей

Перед Сашей стояли два небольших человека в сером. Один был постарше, с залысинами, левую руку держал в кармане брюк.

– Подполковник, я повторяю вопрос, – сказал человек с залысинами. – Что вы установили? Где оружие? Где ящики с «керамикой»?

Несколько человек с нашей стороны стекла тут же заглянули в листки, которые, тихо передвигаясь по кабинету, раздавал офицерам адъютант. Я взял листок, не глядя. Значение слова «керамика» не интересовало в тот момент нисколько. Я ждал реакции Саши.

– Где они?

Вы понимаете, что это в данный момент самое главное? С членами вашей группы мы разберемся потом. Я обещаю вам, что мы досконально выясним, почему вы прекратили выполнение задания и разошлись. И кто стоит за этим. А сейчас – где ящики? У кого они?

Саша поднял голову и улыбнулся серым людям. Затем улыбнулся бронированному и непрозрачному с его стороны стеклу. Он прекрасно знал, что за ним наблюдают, сколько раз видел это одностороннее окошко и так и сяк, и с изнанки, и из генеральского кабинета.

– Не могу понять, – ответил Саша спокойным и почти счастливым голосом, – почему вас всех это так волнует? Ведь это прекрасно, что оружие исчезло! Что же в этом плохого? Чем вы так обеспокоены?

Человек с залысинами вынул левую руку из кармана (для равновесия) и правой, размахнувшись, с силой ударил Сашу в лицо. Я вскочил.

Чагин

Леша Чагин был очень похож на отца: светловолосый и кареглазый, с темными бровями, худой и высокий, выше почти всех своих ровесников. Ему было шесть, а ростом он был с восьмилетнего.

С тренировки, как и всегда, он вернулся в радостном возбуждении.

– Папа! – крикнул он Никите, снимая с ног кроссовки и вешая на специальный крючок зачехленную теннисную ракетку. – У нас во дворе был дерганый!

– Тише, – сказал Никита. – У мамы голова болит.

– Да? – В глазах мальчика промелькнула тревога, но он внимательно всмотрелся в лицо отца и расплылся в улыбке. – Папа! Я вижу, что ты шутишь.

Сердце Никиты сжалось от любви, нежности и стыда. Он не шутил, он банально врал, но мальчик прощал все.

– Ну да, шучу, – сказал он. – Кушать будешь?

– Нет, папа, пожалуйста… Можно я выйду на улицу? – Леша рукой вытер пот на лбу и на висках, и от руки остались грязные разводы. – Дай мне кусок хлеба с солью и все. Черного. У нас есть черный хлеб?

– Ну, ты и грязнуля! – засмеялся Чагин. – Иди, руки помой. И переодень майку. Наверное, мокрый насквозь.

Дом снова становился домом.

– Папа, а чем у нас так пахнет? – кричал Леша уже из ванной. – Этот дерганый, он правда у нас был?

«Это не так легко исправить», – подумал Чагин. – Нельзя сделать вид, что ничего не произошло».

– Правда, сынок, – ответил он, отрезая толстый, влажный ломоть черного хлеба и посыпая его крупной солью.

– А зачем? – Леша появился из ванной в свежей майке и с полотенцем в руках.

– Ну,

я специалист, ты же знаешь. Вот я ему и понадобился.

– Они деревья будут сажать?

– Вроде того, малыш, – сказал Чагин. – Ну, беги. Курточку не забудь надеть. Со двора не уходите. Я позову.

– А мама дома?

– Дома, дома, малыш.

Мальчик надел курточку и взял кусок хлеба.

– Папа, а почему мы двери на замок закрываем?

– Это привычка.

– А у других нет такой привычки?

– У других нет. Беги.

– И все-таки у нас очень странно пахнет, – сказал Леша и через секунду уже мчался вниз по лестнице к своим друзьям.

В коридоре появилась Вика.

– Пошел гулять? – спросила она.

– Да.

– С хлебом?

– С хлебом.

– Не давал бы ты ему ничего с собой на улицу. Пусть дома ест.

– Вика, это ребенок. Мальчишка. Они все так делают.

– Микробов никто не отменял, – сказала Вика, и в ее голосе Чагину почудилось злорадство.

Как будто она была на стороне микробов.

– Поговорим? – предложил он.

Они сели в столовой. Чагин с длинной стороны большого стола, Вика рядом – у овального закругления. На трех ярусах красивой фаянсовой вазы лежали яблоки, киви и апельсины. Все из оранжереи, в которой работал Никита. Он взял в руку большое желто-розовое яблоко, пахнувшее одновременно яблочным садом и свежими бананами.

– Хочешь? – спросил он жену.

– Нет, спасибо.

Вика была напряжена, и больше всего Никита боялся, что она сорвется в истерику. Тогда поговорить не удастся.

Чагин и боялся перепадов настроения у жены, и жалел ее. Она была как бы еще одним ребенком в их семье, только ладить с ней было сложнее, чем с сыном.

Вика и выглядела значительно моложе своих тридцати лет.

Ниже Чагина на голову, с хорошей фигурой, ладная, вымытая до блеска, Вика сидела за столом в старинных джинсах в обтяжку и белой блузке с расстегнутым воротом. Темные волосы были коротко пострижены, и видно было, как напряженно бьется жилка на шее. Чагину хотелось взять ее за плечи под тонкой тканью блузки и прижать к себе, погладить по волосам, успокоить, поцеловать. Он любил жену, хоть она и мучила его временами изрядно.

Но Чагин знал, что успокоить ее нежностью сейчас нельзя. Ей нужны ответы.

– Так что ты скажешь? – спросила Вика, вглядываясь в него почерневшими блестящими глазами.

– Скажу, что нам нужно крепко подумать.

– Не надо прятаться за словом «мы». Я уже подумала. Я хочу уехать. Я хочу в Сектор. А что скажешь ты?

Чагин откинул со лба светлую челку. Одна из программ пятиканальной радиоточки, установленной на кухне, транслировала фортепианный концерт Грига.

– Выключить радио? Тебе не мешает? – спросил Никита.