Москва 2066. Сектор
Шрифт:
– Сервер, твою мать! Заткнись!
– Что за долбофаки! – сказала она, возвратясь. – Продвинутых имен себе понабирали, а как были колхозниками, так и остались. Карма.
– Понятие человека прыгающего гораздо шире, – продолжала Наташа. – К тому же, как нам всем известно, практика является критерием истины. А что говорит практика жизни в Секторе? Тихий непрерывный поток существования убивает мыслящих людей. Но стоит разорвать такой поток, позволить человеку совершать прыжки, немножко туда, немножко сюда, вверх, вниз, налево, направо, вперед, назад – человек тут же оживает и становится продуктивным. Одна из задач участников «Прыгающего
– Ну вот, вы снова о продуктивности, – снизил градус Никита. – А продуктивность-то вам для чего?
– Хотя бы для того, чтоб не скатиться до уровня деградировавших масс, которые окружают Сектор извне.
– Так вы же сами говорили, – повернулся Чагин к Елене Сергеевне, – что даже ниток пуговицу пришить вы не производите. А деградировавшие массы производят. И нитки, и пуговицы, и костюмы.
– Не зря мы его пригласили, да, Наташа? – кивнула Елена Сергеевна девушке.
Спустя несколько минут Никита сдался.
– Ладно. Из всего, что было сказано, я пока понял, что мне придется делать что-то такое, чего нельзя будет пощупать.
– И это говорит блестящий журналист! – Елена Сергеевна воздела глаза к люстре с висюльками из цветного стекла. – Пощупать как раз будет что. И тебе завтра покажут образцы. Но кому, как не тебе, Никита, знать – все, что можно пощупать, вначале нужно назвать. «В начале было Слово».
– В начале была музыка, – поправил Чагин.
Елена Сергеевна вдруг сделала какое-то неловкое, непроизвольное движение рукой, и они с Наташей очень странно переглянулись.
Адамов
Академик Небоженко был прав насчет рая.
Хотя и не прав насчет Земли Санникова, то есть маленького экспериментального рая в отдельно взятом Орехово-Зуевском районе. «Эксперимент» быстро вышел вначале за пределы складов 3114, а затем и за пределы Московской области, и, скорее всего, охватил всю Землю. Связи с отдаленными странами и другими континентами у нас, правда, не было, но если пораскинуть мозгами, то что могло заставить Того, кто не остановился перед законами физики, остановиться перед государственными границами?
(Кстати о физике. В первые дни я неоднократно поддавался искушению и проверял, какие законы действуют, а какие нет. Например, подбрасывал и ронял разные предметы, проверяя, упадут ли они на землю, или, может быть, останутся висеть в воздухе, или, чем черт не шутит, поплывут как-нибудь в сторону, или начнут делать произвольные прыжки. Но нет, старые добрые законы в основном, скажем так, работали. Предметы падали. Причем вертикально. С одинаковой скоростью. Это утешало.)
Остальные участники последнего в истории совещания правительства ЭР-ЭФ в своих предположениях ошиблись.
Прошла неделя, но не взорвалась ни одна ядерная станция, никто не объявил войну, трупы не усеивали улицы, а голодные бунты не сотрясали города.
Напротив,
Многие рванули в деревни, загород. Бросали московские квартиры, грузились на подводы и разъезжались в разных направлениях: в Калужскую, Рязанскую губернии, в Орехово-Зуево (!), а некоторые и значительно дальше. Мои соседи по лестничной клетке, Вассергисеры, занимавшие прекрасную пятикомнатную квартиру, отправились куда-то в район Черновцов, где в какой-то позапрошлой уже жизни, еще до войны, жили бабушки и дедушки Ильи Моисеевича, главы семьи.
– Илья Моисеевич, что делать с квартирой? – спросил я соседа, загружавшего в лифт связки книг.
– Делайте что угодно. Мы не вернемся, – дружелюбным тоном тихого мутанта ответил Илья Моисеевич.
Преображение было наглядным и потрясающим. Я знал соседа, как замкнутого, хитрого, алчного и, вероятно, очень жестокого человека, руководителя одного из крупнейших банков.
Еще не ясно было, что происходит на Земле. Не сдвинулись ли континенты? Куда падали самолеты? И если свалки и химические яды, растворенные в реках, исчезли, то не вывалены ли они колоссальными грудами где-нибудь за Воронежем? И где жертвы? За годы работы в особом отделе я усвоил, что никакие радикальные перемены (даже такие чудесные) не могут обойтись без жертв.
Я хотел предостеречь нового, инопланетного, Илью Моисеевича.
– А вы уверены, что там так же, как здесь? – спросил я соседа.
– Ну да, конечно, – сказал он, глядя поверх очков. – А как может быть по-другому?
– А вдруг вообще нет никаких Черновцов?
Илья Моисеевич засмеялся.
– Черновцы вечны, друг мой! Поверьте, в нынешних условиях я бы не отправился искать Челябинск-19. А Черновцы… Что им будет, дорогой вы мой? В Черновцах дом, в Черновцах кладбище, в Черновцах синагога, в Черновцах вареники с вишнями! Но вы не переживайте. – Старый еврей похлопал меня по плечу. – Здесь тоже будут цвести абрикосы.
Потом он наклонился ко мне и веселым шепотом произнес:
– Есть Черновцы. Я знаю. И все там в порядке.
– Да откуда же вы это знаете? Связи-то нет.
– А я знаю. Говорю вам, абрикосы будут цвести на Тверском бульваре.
Подавляющее большинство населения мутировало (или «перевернулось», как выражалась Анжела) и плевать хотело на исчезнувшие автомобили, компьютеры и авиаперелеты. Вместо всего этого дерьма люди бесплатно получили рай, Эдем, Золотой век.
Я тоже, естественно, в гробу видел и мобильную связь, и многопартийную систему, но в отличие от большинства, долго не мог успокоиться.
Я не верил в Черновцы.
Все мне казалось, что перемены ненадолго, что старый мир в один прекрасный момент вернется или произойдет еще что-нибудь похуже этого.
А еще, я видел, какими были тихие, и понимал, что им должно быть очень хорошо. Мне казалось, что они узнали что-то такое, что мне было совершенно недоступно. И я ждал, когда со мной произойдет то же, что и с ними. Однако ничего не происходило. Я начинал понимать, что дело не во времени, не в сроке, и скорее всего, я ничего не дождусь. Напрашивалась аналогия с физическими законами. Было ясно, что законы отменялись избирательно и направленно. Так же и с мозгами. Меня почему-то не выбрали. Или наоборот. Выбрали. Но для чего?