Москва 2077. Медиум
Шрифт:
– Не знаю. Не только. Не могу тебе объяснить.
– Значит, любовь, – вздохнула Анфиса. – Хочу тебя обрадовать, – сказала она через минуту.
– Давай, – пробурчал я, укладываясь на кровать и внезапно чувствуя себя абсолютно изможденным.
– Вот этот вот Фликр, который побелел как снег, когда толстяка замочили, он неплохой парень… – Она почему-то сделала паузу. – Так вот, он сказал, что у Бура есть План Б.
– Как?
– План Б.
– И что это значит?
– А вот что. Ты на что надеешься? На то, что, когда наши
– Ну да, – сказал я. – Иначе Сектору обрубят электричество и прекратят поставки продуктов. И через три дня их хваленое государство разлетится в пух и прах. Прощай прогресс и надежды на холодную войну с раем!
– Вот раньше они, наверное, этого и боялись. И Бур, и тем более Рыкова. Но то было раньше. Теперь Бур изменился. По Плану Б – наплевать ему на Сектор и на государство, на прогресс, чип-шопы и церкви ангелианцев. Пусть весь Сектор хоть с землей сровняют. Вместе с жителями. А сверху асфальтовыми катками пройдутся. Наплевать. А значит, полковник ни на какие соглашения ни с кем не пойдет.
Меня подбросило как на пружинах. Я сел.
– И в каком случае вступает в силу План Б?
– Ты только не нервничай, ладно, Кошкин? План Б вступил в силу три дня назд. Бур уже объявил об этом личному составу инкубатора. Когда сюда подойдут (если, конечно, подойдут), он на переговоры не пойдет, а будет биться до конца.
– Это что, война? – тихо спросил я, чувствуя, как холодеет в груди.
– Война.
– Но на что он надеется? Тихих больше.
– Тихих, может быть, и больше, да кто пойдет воевать? А тут, ты сам видишь, отъявленные головорезы. Плюс дети-Омега.
– Ну, насчет них ты можешь не беспокоиться. Дети – тихие. Они по определению в войне Буру не помощники.
– А это как сказать. Фликр говорит, что если оживить любой прибор или механизм (при помощи детей, конечно) и установить его после этого на платформу из ила, то дальше он будет сам работать. До тех пор, пока его не стронешь с места. Чудесный ребенок при этом больше не нужен. Например, пушка. Ребенок запустит шутки ради, а через несколько дней из нее по людям начнут стрелять.
– Не может быть! – воскликнул я, вскакивая с кровати. – Этого не может быть!
– Ты еще скажи, что это «невероятно», – поддела меня Анфиса. – Твое любимое словечко. А еще Фликр говорит, что видел на складе два танковых пулемета ПТК.
– ПКТ, – машинально поправил ее я. – ПКТ. Серьезная штука. Кирпичную стену крошит, как трехмиллиметровую фанеру. А что это этот Фликр тебе такие вещи рассказывает? Ты ему, случайно, коленку между ног не вставляла? В шею не целовала?
– А что тут такого? Молодой парень. Приятный.
– Боже мой! – воскликнул я, забыв, что зарекался упоминать Бога всуе. – Боже мой! За что мне это?.. Когда мы вернемся в Москву, это будет самый счастливый день в моей жизни. Знаешь почему?
– Свою любимую встретишь?
– Нет! С тобой распрощаюсь! Навсегда. Буду ходить по улицам, а тебя рядом нет. Пить чай, тебя тоже нет. Зайду в душ, и там тебя нет. К друзьям – и там никакой Анфисы!
– Кошкин, ты бы прекратил истерику, ладно? – сказала Анфиса, пробуя остроту заточенной ложки пальцем. – У меня вот какая идея есть. Я так поняла, с детьми у тебя уже неплохие отношения, и один из них, по-моему, Левин сын, умеет предметы перемещать. Так пусть он из оружейной комнаты, которую ты видел рядом с кабинетом Мураховского, все оружие повытаскивает. Охранники кинутся – нет оружия. А мы его себе возьмем. Если вооружимся, ты, я, Смирнов, вот и получится, может быть, что-нибудь.
– Да нет же, Анфиса, нельзя, не сможет он. Миша и карандаш-то еле от стола оторвал, а тут арбалеты, мечи разные, дротики… Тяжелое это всё, не получится. Понимаешь, карандаш лежал прямо рядом с цилиндром, в котором ил, а отошел на полтора метра – все, только спичку может приподнять. А на три метра отойдет – и ничего не сможет.
Вскоре, чтобы не возбуждать подозрений, мы погасили свечи, но еще долго после этого спорили и составляли планы, из которых ни один не годился, так что я в отчаянии даже начинал подумывать, а не послушать ли Анфису и просто пойти и замочить Бура, а если не получится, то какая разница, как помирать, все равно вариантов нет.
Наверное, около часу ночи Анфиса подкралась к дверям и минут за десять – пятнадцать просверлила заточенной ручкой своей ложки дырочку между неплотно пригнанными бревнами внешней стены. Заглянув в нее, она шепнула:
– Иди посмотри!
Я подошел и заглянул. В дальнем конце инкубатора человек восемь охранников при свете луны выгружали в склад продукты из двух доверху нагруженных телег.
Наконец мы легли.
– Укрывайся одеялом, – сказала Анфиса. – Не бойся. Рискнем и сегодня не потрахаться.
И она захихикала.
– Тише! – сказал я и тоже начал хихикать.
Через минуту мы уже смеялись, как сумасшедшие, зажимая рты руками, и мне казалось, что я вижу, как блестят в темноте Анфисины косящие глаза, очень, между прочим, красивые.
Когда мы успокоились, она погладила меня по щеке, вздохнула и сказала:
– Ну как знаешь… А я вот все время думаю, как бы Сервер поступил на твоем месте? Тоже рисковал бы жизнью, лишь бы мне не изменить? А?
– Давай спать, – прошептал я.
19
На рассвете я проснулся и сел в кровати, словно кто-то рванул меня вверх за грудки. На улице послышалось лошадиное ржание и хриплый лай собаки. Босиком я подошел к бревенчатой стене, вынул клочок пакли, которой мы заткнули дырку, проделанную Анфисой. На площадке между конюшней и мастерской топтались несколько всадников. К седлам были приторочены лопаты. Рядом стояла высокая карета, обтянутая черным кожзаменителем, перед которой встряхивали гривами две белые лошади.