Москва еврейская
Шрифт:
Указав в докладе генерал-губернатору на эти поборы и на другие стеснения, которые евреи претерпевали от вынужденного проживания в подворье, Компанейщиков остановился и на моральной стороне дела, отмечая, что запрещение евреям жить в других домах усиливает презрение к ним; а затем, рассмотрев в подробности вопросы о Глебовском подворье как источнике доходов лечебницы и как полицейской мере, он так закончил свой доклад: «Я вывожу то заключение, что учреждение особого в Москве еврейского подворья несправедливо в своем основании, крайне стеснительно для евреев, не приносит казне значительной выгоды, не только бесполезно, но даже вредно в административном отношении. Взгляд мой основан на крайнем разумении моем и бывших у меня в виду данных. Священною обязанностью считал я изложить пред правительством мысли свои со всею откровенностью».
Прежде чем представить доклад генерал-губернатору князю Щербатову, Компанейщиков просил правителя его канцелярии Путилова совместно рассмотреть вопрос о пользе существования подворья, но Путилов уклонился от этого, сказав, что его личное и кн. Щербатова убеждение в
Не обо всем, однако, виденном доложил Компанейщиков генерал-губернатору. Были обстоятельства, о которых он мог сообщить конфиденциально одному министру. «Желая исполнить в точности поручение, на меня возложенное, — писал Компанейщиков министру внутренних дел 18 марта 1848 г., — я должен был вникнуть в самый быт евреев на подворье и удостоверился, что угнетения, ими претерпеваемые, превышают всякое вероятие. Обязанные жить там поневоле, согнанные туда, как на скотный двор, они подчиняются не только смотрителю, которого называют не иначе, как своим барином, но даже дворнику, коридорщику. Не дороговизна, не поборы, как я полагаю, побудили их искать у Вашего Высокопревосходительства справедливого покровительства. Они так привыкли к налогам и стеснениям всякого рода, что остаются к ним почти равнодушными, считают их необходимой данью… Презрение, им оказываемое, отсутствие всякого человеческого к ним чувства наиболее заставило евреев принести жалобу». Что касается поборов, то Компанейщиков доносил, что вообще каждый еврей при въезде в подворье и при выезде, а также в праздники должен был делать смотрителю подарки. Приходилось платить за то, чтобы отводились более удобные комнаты. Начальство подворья охотно брало деньги и тогда, когда еврей просил не отмечать своевременно в книгах его приезда, дабы он мог продлить таким путем свое пребывание в городе, «между смотрителем и приставом есть стачка, вследствие которой евреи часто пользуются излишним, против определенного для пребывания, временем». Вообще писал Компанейщиков о целесообразности подворья с точки зрения полицейского надзора за соблюдением законов о пребывании евреев в Москве: «Лишь были бы у еврея деньги, а то он найдет постоянное пристанище на подворье. Если же он не может удовлетворить иногда чрезмерным требованиям, то пускается на другие средства». В этих случаях евреи останавливались в близлежащих деревнях: Марфиной, в 17 верстах от города, за Дорогомиловской заставой, и Подлипнах, в 35 верстах в той же стороне. Злоупотребления смотрителя отличались разнообразием: занятые комнаты отмечались свободными; несмотря на большие ассигновки, дом, по-видимому, не ремонтировался; выручка от продажи «снарядов», т. е. материалов для отправки товара, приносившая рубль на рубль, показывалась по книгам в половинном размере; с коробочника-монополиста начальство подворья получало в действительности более 720 р. Эти злоупотребления не затрагивали интересов евреев, но они играли роль в вопросе о существовании подворья.
«Все эти статьи тайных доходов, — писал Компанейщиков, — составляют ежегодно значительную сумму. Трудно предположить, чтобы лица, наблюдающие или по крайней мере обязанные наблюдать за порядком, не видали злоупотреблений, а также не понимали всей нелепости учреждения особого для евреев подворья. С другой стороны, — осторожно ставил Компанейщиков вопрос, — нельзя думать, чтобы эта мера допускалась из желания доставить такие огромные выгоды частному приставу, имеющему без того в своем распоряжении до четырех тысяч лавок, и смотрителю подворья, человеку в маленьком чине, без связей и без всякого значения в обществе…»
Князь Щербатов подверг доклад Компанейщикова самой резкой критике; он поставил ревизору в упрек то, что тот признал жалобу Зельцера основательной, «вошел в такие рассуждения, которые не входят в состав возложенного на него поручения», позволил себе уравнивать права евреев с правами прочих граждан. При существовании подворья предотвращается, по словам генерал-губернатора, привоз евреями контрабандного товара, и вообще пресекаются всякие злоупотребления с их стороны по торговле, и вместе с тем полиция имеет возможность следить за сроками пребывания их в Москве. И если, несмотря на все удобства подворья, евреи все же желают пользоваться свободою в избрании квартир, то это должно быть объяснено «преобладающими в них корыстными целями». Поэтому, разделяя мнение обер-полицмейстера, генерал-губернатор признал необходимым сохранить подворье в неприкосновенности.
Неизвестно, как разрешился бы возникший вопрос, если бы в это время пост московского генерал-губернатора не занял граф Закревский, получивший от Государя исключительные полномочия в качестве хозяина Москвы. Благорасположение, которым пользовался гр. Закревский в высших сферах, давало возможность предвидеть, что в вопросе о подворье все будет зависеть от взгляда нового генерал-губернатора. Перовский по поручению Комитета запросил его мнение о подворье для доклада Государю. В сентябре 1850 г. Закревский послал свое донесение. Он признал жалобу Зельцера не имеющей «надлежащего основания», так как шкловские евреи, от имени которых подана жалоба, не ведут в Москве постоянной торговли; генерал-губернатор посетил подворье, и находившиеся там евреи, по его словам, не только не заявили жалоб на какую-либо дороговизну, но даже нашли подворье «во всех отношениях для себя удобным и выгодным в сравнении с прочими подворьями»; польза же сосредоточения всех евреев в одном месте, как для предупреждения с их стороны злоупотреблений, так и для надзора за их пребыванием в Москве, «не подвержена никакому сомнению», и сохранение подворья тем необходимее, что в последнее время обнаружен был между евреями сбыт фальшивых кредитных
Этими строками гр. Закревский подтвердил то, что говорил Компанейщиков и что отрицал кн. Щербатов. «Почему, — спрашивал Компанейщиков в докладе прежнему генерал-губернатору, — евреи обязаны способствовать поддержанию больницы? Не есть ли это предмет для них совершенно посторонний? Почему содержание этого заведения не падает на Армян, Персиян, Греков, на всех жителей столицы, а непременно на одних евреев?» Князь Щербатов объяснил по этому поводу, что ни Глебов, ни московская администрация не имели в виду использовать еврейское подворье в целях материальной поддержки больницы и что принуждение евреев жить именно в этом подворье вызвано только полицейскими соображениями. «Довольно странный вопрос, — охарактеризовал кн. Щербатов вопрос Компанейщикова, — если бы Армяне, Греки, Персияне или кто-либо другой жили на глебовском подворье, то они также способствовали бы выгодам глазной больницы, как способствуют теперь выгодам содержателей частных подворьев».
Итак, тайна существования Глебовского подворья была раскрыта. Не было сказано, в чьи руки уходят суммы, взимавшиеся с евреев и не заносившиеся в отчет подворья. Но, во всяком случае, стало ясно, что московское гетто необходимо для нужд глазной больницы [492] .
И именно заявление гр. Закревского, что существование подворья необходимо для поддержания больницы (а не его указание на полицейскую роль Глебовского дома), побудило Комитет об устройстве евреев не уничтожать подворья. Однако Комитет не считал нормальным создавшееся положение — сохраняя подворье, он смотрел на него не как на постоянное, а как на временное учреждение, согласно Высочайше утвержденному положению Комитета министров 1838 г. «Принимая во внимание, что с развитием мер, предпринимаемых правительством к преобразованию и слиянию евреев с общим населением, всякое отделение их, подобно сделанному распоряжению в Москве, было бы в противоречии с собственными видами правительства», Комитет поручил министру внутренних дел снестись с московским генерал-губернатором, «не признается ли возможным для содержания глазной лечебницы изыскать другие средства, дабы в свое время можно было упразднить еврейское подворье, дав евреям право нанимать для себя помещения, как это делается без неудобства в здешней столице и во всех других городах Империи».
492
Чистый доход от подворья составлял 25–35 тысяч рублей в год, фактически же взималось гораздо больше. Число евреев, приезжавших в Москву в течение года, не превышало 250.
Эта новая постановка вопроса о дальнейшей судьбе гетто побудила гр. Закревского дать новое обоснование этому учреждению. «Если бы евреи вовсе не жили в подворье, — заявил он министру внутренних дел, — то оно все же существовало бы в силу своего выгодного положения в торговой части города»; но еврейское подворье, как генерал-губернатор убедился на опыте, приносит такую пользу, что является необходимым оставить его и на будущее время; Москва не может быть сравниваема ни с Петербургом, ни с другими городами потому, что прочие города уступают ей по своей обширности, а Петербург отличается тем, что туда приезжают евреи по тяжебным и подрядным делам, в Москву же — по торговым; к тому же в Москву приезжают евреи из пограничных городов западных губерний и из Царства Польского — это все люди, требующие особого надзора. Да и пример прочих городов «не есть ручательство в том, что общий нравственный быт евреев уже изменился, господствующая в них страсть к обманам всякого рода угасла и не существует уже и в тех городах между ними злоупотреблений». Благодаря подворью удавалось открывать контрабанду и даже предупреждать во многих случаях сбыт фальшивых кредитных билетов. «Эта мера, — добавил гр. Закревский, — не будет противоречить предположениям Комитета, когда основанием оных будут исключительно виды правительства».
Защитив силою своего авторитета существование подворья от ударов извне, генерал-губернатор решил несколько смягчить условия жизни его невольных обитателей: он обещал понизить таксу и пересматривать ее ежегодно; вместе с тем он предоставил евреям выбирать из своей среды пять старшин, с утверждения генерал-губернатора, которым было дозволено доводить до сведения генерал-губернатора о нуждах глебовских жильцов и «испрашивать» его «защиты и покровительства».
Несмотря на скорый ответ гр. Закревского, движение дела было почему-то задержано: лишь в мае 1852 г. министр внутренних дел внес отзыв гр. Закревского в Комитет об устройстве евреев.
Министр признал доводы гр. Закревского правильными. Не так отнесся к ним Комитет. Указав в журнале 21 августа 1852 г., что Комитет министров еще в 1838 г. не одобрил мысли об учреждении особого подворья и что теперь в особенности «было бы неприлично и не сообразно с достоинством правительства требовать от них, т. е. евреев, слияния с коренными жителями и в то же время отдалять их от сего слияния», Комитет отметил, что евреи производят торговлю и в других местах, например на ярмарках, при меньшем надзоре со стороны полиции, и все же не видно, чтобы эти евреи, большей частью купцы 1-й и 2-й гильдий, промышляли сбытом фальшивых билетов. А между тем свободное развитие торговой деятельности евреев приносит выгоду государству, и жертвовать ею для частных интересов московской больницы нет никакого основания.