Москва еврейская
Шрифт:
25 февраля полковник Ильин начертал на рапорте Гаврилова, что он не видит никаких нарушений законодательства в осуществленной процедуре, а на определение московским раввином Найфельда препятствий не находит при условии выполнения им своих основных обязанностей [549] . 27 февраля Московская дворцовая контора постановила объявить рядовому пожарной инвалидной роты Иосу Найфельду о разрешении ему исполнять раввинскую должность, но чтобы она «не могла препятствовать ему к исправлению настоящей его службы» [550] . 14 марта контора известила об этом первого коменданта Москвы генерал-лейтенанта Кизьмера [551] , а тот, как сказано выше, в конце месяца особым приказом, отданным «при пароле», известил все части Московского гарнизона для объявления еврейским нижним чинам об утверждении избранного ими раввина. Таким образом, в начале 1857 г. московские военнослужащие-евреи обрели своего собственного раввина, деятельность которого была оговорена российским военным законодательством.
549
Там же. Л. 2–2 об.
550
Там же. Л. 3.
551
Там же. Л. 4.
Казалось
552
Там же. Л. 5–6 об.
Реализация предложения Гаврилова повышала статус военного раввина Московского гарнизона и укрепила бы его самостоятельность как официального лица. Но не всегда логика берет верх в, казалось бы, простых и ясных ситуациях. 23 мая с идентичной просьбой к первому московскому коменданту обратилась Московская дворцовая контора [553] , а уже 30 мая из Управления коменданта пришел отрицательный ответ, который гласил, что «переписку и печать ему, Найфельду, иметь не следует, и я сего разрешить не вправе по неимению ввиду на то закона» [554] . Итак, бюрократическая канитель продолжалась и дальше, поскольку должностные лица не могли и не хотели брать на себя какую-либо инициативу в нерегламентируемых областях нормативно-правовой сферы. В Российской империи же со времени царствования Екатерины II сложилась весьма своеобразная практика истолкования прав народов, принадлежащих к нехристианским конфессиям, в особенности евреев, — «всё, что прямо не дозволено евреям, им запрещается». То есть, поскольку какой-то вопрос не нашел никакого отражения в юридическом корпусе, его как бы и не существует в природе. Случай с раввином Найфельдом как нельзя более ярко иллюстрирует данный тезис.
553
Там же. Л. 7–8.
554
Там же. Л. 9.
Тем не менее неудобства, причиненные активной деятельностью раввина его военному командиру, все же отступают на второй план перед самим фактом осуществления обрядов еврейского закона среди солдат воинских частей Москвы и губернии. На данный момент неизвестно, как долго И. Найфельд исполнял должность военного раввина — по документам его судьба прослеживается с 1857 по 1862 г., т. е. пять лет. Однако с большой долей вероятности можно предположить, что этот срок был официально продлен, ибо при императоре Александре II (конец 1850-х — начало 1860-х годов), как известно, произошло некоторое смягчение законодательства о евреях: царь предоставил различные привилегии в праве жительства вне черты оседлости евреям, получившим светское образование или приносившим пользу в коммерции и ремеслах, отменил указ о кантонистах и т. д.
Впервые еврейское население было привлечено к военной службе (т. е. с зачислением в войска) в период правления императора Николая I. Завзятый сторонник военной муштры как средства против многих общественных недугов, он видел в призыве евреев наилучший способ исправления их «недостатков». В то время российская армия, насчитывавшая около миллиона солдат, была крупнейшей в Европе. 26 августа 1827 г. вышел закон о рекрутском наборе евреев — «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев», — направленный на ликвидацию еврейской обособленности [555] . Хотя внешне этот документ возложил на евреев обязанности, сходные с теми, которые выполняли другие группы населения империи, в действительности он включал дискриминационные пункты (например, набор кантонистов с 12 лет), из-за чего и вошел в историю российского еврейства того времени как один из самых мрачных ее эпизодов. Вообще, военная служба рассматривалась в отношении евреев не как обычная государственная повинность, а как экономическая и своего рода исправительная мера, средство сдерживания прироста иудейского населения и его перехода в христианство [556] . В то же время, по ст. 91–93 «Устава», «военнослужащим-евреям», находившимся в таком месте, где имелась синагога, разрешалось ходить в нее для молитвы; там, где синагоги не было, они могли собираться для общей молитвы и избирать из своего общества сведущего в религиозных законах лидера, а также снимать особые помещения и устраивать там для себя постоянные молельни [557] . Как видно, позднее данные положения перекочевали и в военное законодательство империи.
555
Второе полное собрание законов Российской империи (ПСЗ-2). Т. II. № 1330.
556
См.: Гессен Ю. История еврейского народа в России. Л., 1927. Т. 2. С. 33.
557
См.: Гинзбург С.
Известно, что после начала привлечения евреев к личной воинской повинности в 1827 г., в Москве (в Городской части) появилась небольшая еврейская община. Местом ее расположения служило Глебовское подворье близ Гостиного двора, среди торговых рядов Китай-города, т. е. по сути в самом центре Москвы. Таким образом, впервые после удаления еврейских купцов из города в конце XVIII в. (послужившего началом становления зоны проживания евреев в России) здесь появилось оседлое иудейское население, состоящее из бывших солдат. Кстати, евреи-участники Отечественной войны 1812 г. получили впоследствии право проживать и в Санкт-Петербурге [558] . Уже в 1827 г. на подворье остановились 56 человек [559] . Этот постоялый двор был местом добровольного временного проживания в городе еврейских коммерсантов еще с 1822 г.; по решениям полицейских властей и московского генерал-губернатора гр. А. А. Закревского 1848–1850 гг. всех приезжавших в Москву евреев уже обязали останавливаться на Глебовском подворье, которое, по меткому выражению историка Ю. И. Гессена, превратилось в своеобразное «московское гетто» [560] .
558
См.: Миронова М. В., Менакер А С. В своем репертуаре. М., 1984. С. 9.
559
Еврейская энциклопедия. В 16 т. СПб., [1908–1913]. Т. XI. Ст. 331.
560
См.: История московского купеческого общества. Т. II. Вып. 1. С. 160–170; Гессен Ю. Московское гетто (по неизданным материалам) // Пережитое. СПб., 1908. Т. 1. С. 51–65 [см. с. 348–363 наст, сборника — Ред.]; он же. История еврейского народа в России. Т. 2. С. 49, 152.
Как видим, жительство евреев в бывшей российской столице всячески ограничивалось, особенно в царствование Николая I, проводившего активную политику, направленную на крещение исповедовавших иудаизм. Некрещеные евреи находились под постоянной угрозой выселения из города. Многим из них пришлось его покинуть, поскольку законодательство Российской империи по-прежнему запрещало евреям проживать вне черты оседлости, в Великороссии. Именно поэтому все обнаруженные факты — исключения из общих нормативных правил — представляют для нас большой интерес. История же появления служителей культа в среде военнослужащих-иудеев стала пусть робким, но заметным шагом в сторону правовой защищенности данной категории еврейского населения, знаком уважения к религиозным чувствам еврейских солдат.
Онисим Гольдовский
ЕВРЕИ В МОСКВЕ (по неопубликованным документам) [561]
Массовые выселения евреев из Москвы, начавшиеся с первых дней 1891 г., с момента получения первоначальных известий о назначении в Москву нового генерал-губернатора — покойного великого князя Сергея Александровича, продолжали возрастать с небывалой энергией во все последующее время и займут, бесспорно, одну из самых печальных страниц в истории русских евреев конца прошлого века.
561
Впервые опубликовано: Былое. 1907. Кн. 9. С. 154–168. Онисим Борисович Гольдовский (1865–1922) — адвокат, общественный деятель. Ранее он опубликовал эту статью (анонимно, в несколько измененной редакции) в виде отдельной брошюры: Евреи в Москве. Страница из истории современной России. Сост. по неопубликованным документам. Берлин, 1904. — Ред.
Высочайшее повеление 29 марта 1891 г. предписывало выселение из Москвы евреев-ремесленников, но местная администрация сразу раздвинула рамки, начав поголовное выселение и той категории лиц, которые жили под охраной дважды подтвержденного циркулярного распоряжения министра внутренних дел, последовавшего в марте 1880 г. [562] . Люди, прожившие в Москве 20–30–40 лет, должны были в короткие сроки распродать свое имущество и уехать. Кто не успел по бедности исполнить требования полиции, кто не успевал за бесценок продать свою жалкую рухлядь — а были случаи продажи всей обстановки за 1–2 рубля бедняками, жившими в Марьиной Роще, — тот подвергался аресту, заключался в пересыльную тюрьму наравне с преступниками и всяким сбродом, ожидавшим очереди для отправки по этапу. Здесь эти люди, всю жизнь кровавым потом добывавшие хлеб насущный, очутились под властью тюремных надзирателей, которые сразу уравняли их в правах с приговоренными к каторге преступниками. В такой обстановке они проводили иногда по нескольку недель и затем толпами отправлялись на «родину», которой многие никогда не видали. Перед зданием тюрьмы лицам непривилегированных сословий (ремесленники почти без исключения мещане, т. е. непривилегированные) надевали деревянные наручники, о чем и делалась отметка в препроводительном листе, составлявшемся в губернском правлении: под рубрикой «в каком виде» отправляется по этапу, стояли слова: «в деревянных наручниках». Трудно сказать в точности, сколько народу прошло чрез эти пытки без суда — некоторые так и умерли в тюрьме, не дождавшись этапа (например, мещанин Швадер, Аврум Букштейн и др.).
562
Достойно особенного внимания, что так называемые николаевские солдаты (большей частью кантонисты, т. е. насильно отобранные у родителей в царствование императора Николая I дети, сданные в солдаты и прослужившие затем по 20–30 лет) были также высланы из Москвы, несмотря на то что им и потомству их даровано право повсеместного в империи жительства. Для оправдания такого нарушения закона и воинской чести были привлечены формальные соображения о том, что всякий отставной солдат «старого набора» (т. е. до 1874 г.) обязан приписаться к какому-либо обществу, а потому дозволено было остаться лишь тем, кто в свое время приписался к Москве или Московскому уезду. Нечего и говорить, что еврей, окончивший срок своей военной службы, по новому воинскому уставу, немедленно в день окончания выселяется в черту оседлости, если не имеет самостоятельного права жительства. Рядом с этим фактом невольно вспоминается, что на стенах часовни (на Ильинской площади), построенной в память гренадеров, павших геройской смертью под Плевной, немало еврейских имен.
У кого были хотя бы самые жалкие средства, отправлялись в черту оседлости на свои средства; помощи, на скорую руку организованной единоверцами, — при снисходительнейшем, замечу кстати, попустительстве администрации, основательно рассчитывавшей еврейскими же руками несколько затушевать ужасающую картину разгрома и разорения, — помощи этой, невзирая на всю значительность собранных средств, доставало только на избавление многих от тюрьмы, этапа и наручников. Но что можно сделать, когда внезапно срываются с насиженных гнезд тысячи семейств, когда беда несется такой лавиной, что даже раскрытое беде еврейское сердце не вмещает горя? Люди прятались в морозы на кладбищах, чтобы избегнуть тюрьмы и этапа; женщины рожали в вагонах; было много случаев выселения больных, которых на вокзал привозили в каретах, а в вагон переносили на носилках, например Яков Натан Фриденсон, который затем и умер в г. Лодзи. В тех редких случаях, когда полицейский врач признавал передвижение опасным, администрация ссылалась на хроническую болезнь, и больного перевозили в мучениях на вокзал, так как нельзя же было ожидать выздоровления от хронической болезни.