Москва – город проклятых

Кротков Антон Павлович

В тот момент периферийным зрением журналистка обнаружила движение справа. Послышались шаркающие звуки. Из темноты к ней приближались сразу три тёмные фигуры с вытянутыми руками. На одном вроде тоже надет бронежилет.

С другой стороны послышались новые шаги. Ещё один зомби вышел из-за деревьев, разглядел в темноте добычу и радостно заковылял к ней, мурлыкая от предвкушения. Её окружали.

Попавшая в западню женщина принялась судорожно рвать ручку и звать на помощь Володю — всё без толку. Почему он молчит. Неужели бросил напарницу, вовремя заметив опасность?! Мамочки! Вот оно укрытие, где её не достанут, но попасть внутрь невозможно.

— Помогите, хоть кто-нибудь! — в отчаянии заголосила Ксения, дрожа всем телом. Сзади её схватили цепкие пальцы за волосы. Затылком она ощутила жадное плотоядное дыхание, горячий язык лизнул ей шею, зубы больно схватили мочку уха. Звонарёва взвизгнула, рванулась и ударила локтём чью-то голову. Но остальные тоже были на подходе и очень спешили, чтобы урвать от трепыхающейся дичи свою часть самой вкусной плоти.

И вдруг о чудо: дверь поддалась! Внутри кто-то находился: сильные мужские руки мгновенно втянули Звонарёву внутрь машины и сразу захлопнули дверь. Ксения была в таком состоянии, что вместо слов благодарности спасителю из её груди вырвался стон облегчения. А потом она увидела Володю и поняла, почему он не смог ответить на её призыв. Водительская кабина была отделена от салона решёткой. Там две прожорливые твари, одна из которых особь женского пола, жадно высасывали мозг оператора. Лишившись верхней части черепа, бедняга тем не менее был ещё жив, но совершенно беспомощен. Он лишь моргал, открывал рот и трепыхался, по-детски размахивал руками. Прожорливые монстры неуклюже отпихивали друг друга в борьбе за обладание горячими человеческими органами.

Глава 37

Оранжевый сектор санитарного кордона, КПП номер 22, 11 июня 2020 года

Капитан Василий Васильевич Сенин отдавал себе отчёт в том, что у него осталось совсем немного времени на выполнение приказа генерала. Ведь уже через пятнадцать минут он должен доложить начальству, что допущенная им ошибка исправлена. Или отвечать по всей строгости военного времени перед трибуналом. Наверное, будь он настоящим офицером, сумел бы скрутить собственные чувства в бараний рог. Но перед чудовищной необходимостью отнять жизни у почти сотни невинных людей, верх в нём так некстати взял директор музыкальной школы.

Вместо того чтобы отобрать подходящих исполнителей, правильно проинструктировать их, объяснив, что эти прорвавшиеся за периметр граждане — носители опаснейшего вируса, от которого могут пострадать миллионы других людей, в том числе их родные, после чего отправить бойцов исполнить свой долг, он тянул время. Зачем-то пошёл проверить, как разместили раненых, а также тех, кого поместили в карантин.

Наверное на его способность ясно мыслить и принимать быстрые решения влияло плохое самочувствие. С его животом продолжало твориться что-то нехорошее. Отравление консервами было странным: ни газов в животе, ни поноса. Было чувство, что внутри завелась какая-то скверная бяка, и неуклонно увеличивается в размерах. «Смотри, доиграешься! Если не хочешь надолго загреметь на больничную койку, то как только выдастся свободная минутка, надо всё же показаться фельдшеру» — пригрозил сам себе Сенин. Всё-таки надо найти время и прилечь на кушетку в медицинской палатке: позволить Женечке пощупать свой живот, как она настаивала. А он лишь выпил таблетки анальгина и аспирина, запил их водой и побежал дальше по служебным делам. На какое-то время это утихомирило бурю в животе, но ненадолго ли? Судя по скверному самочувствию, так легко с этим уже не справиться. Нет, всё-таки надо отдаться на полчасика в нежные и знающие руки Женечки. Это ведь большая удача, что его роте в последний момент придали медика, ибо по штатному расписанию врач ему не полагался. Да ещё какого врача дали! Женечка хоть и молодая, но по старательному подходу к делу и по знаниям не хуже профессора. А он дурак не пользуется такой привилегией и своим служебным положением. Дав себе твёрдое слово пойти к врачу, Сенин бодро прибавил шагу.

Из карантина Вас Вас направился в столовую. Униженный и подавленный после устроенной ему начальством выволочки, с больным животом, он чувствовал себя хуже некуда. И всё же когда ему на глаза попался потерянный чьим-то ребёнком плюшевый мишка, капитан не смог пройти мимо и поднял его. Несколько минут рассматривал его, болезненно морщась.

Он так и появился в столовой, — держа в руках мягкую игрушку. В столовой, — которая представляла собой огромный брезентовый шатёр, — выстроилась длинная очередь к котлам с едой. На появившегося офицера косились.

От запаха и вида еды Сенина замутило. Ко всему прочему он чувствовал себя неловко перед толпой беженцев. Будто его вина в том, что произошло там на пятачке перед КПП. Впрочем, кажется, на него не смотрели как на убийцу…

Многие бросали на Вас Васа многозначительные взгляды, словно ждали чего-то персонально от него. Вероятно какого-то чуда. Для потерявших всё в своей налаженной жизни и оттого растерянных людей он был олицетворением власти. Для кого-то вероятно полубогом. А что он может?! Ведь в сущности он такой же, как и они обыватель, случайно поставленный на это место. Но с другой стороны, раз на нём форма, нужно совершать подобающие поступки…

— Послушайте, девушка, — наугад обратился Вас Вас к молодой особе, стоящей к нему спиной и в стороне от основной массы беженцев. Девица единственная не стремилась в числе первых к котлам с едой с миской в руках; не ругалась с соседями из-за места в очереди, не крыла власти и всех вокруг, не жаловалась и не ныла. Она выделялась на общем фоне — этакая тонкая аристократка, «белая ворона». Зато фигуристая. Сзади ей можно было дать лет двадцать пять: высокая, спортивная, в маечке молодёжного фасона и в шортиках, на хрупких плечах рюкзачок. На голове романтичной особы была кепи «а-ля Гаврош» с козырьком, сдвинутым набок.

За эти дни перед начальником небольшого блок-поста прошли тысячи лиц, он видел, как ведут себя люди в критической ситуации. Как правило, каждого заботит лишь собственная участь, в чужие проблемы никто вникать не хочет. С биологической точки зрения такое поведение, вероятно, норма. Эгоизм помогает выжить. Но как же необходимы в такие времена неравнодушные бессеребренники!

Вокруг все буквально сходили с ума от ужаса и отчаяния, а эта тургеневская барышня со старомодной косой до попы невозмутимо почитывала стихи. Словно не желая замечать творящегося вокруг уныния и злобы, она держала на уровне глаз раскрытый белый томик с профилем Пушкина на левой страничке. Чудная она, конечно. Зато такая — «не от мира сего» наверняка проникнется чужой бедой.

Девица оглянулась на его обращение с растерянной улыбкой:

— Вы меня?

Капитан стыдливо опустил глаза. Ей оказалось под шестьдесят (если не под семьдесят)! Лицо пожилой «девицы» сохранило лишь остатки былой романтической красоты, сквозь слезящиеся глаза смотрела оставшаяся юной душа, но старческая кожа и морщинистые губы…

— Извините, я вас спутал с одним человеком… — забормотал капитан. И поспешно отошёл.

Она почувствовала его смущение и, кажется, смутилась ещё больше.

Однако чем-то она его зацепила, потому что изображая строгое начальство, нагрянувшее с проверкой столовой, Сенин нет-нет да поглядывал на странную «поэтессу». «Нашла время стихи читать, голодная же останешься!» — сердито думал он. И воспользовавшись своим положением, снова подошёл к девице с железной миской в руках, благоухающей ароматом наваристых мясных щей.

— Возьмите, а то скоро следующую партию запустят и вам ничего не достанется — буркнул он почти сердито.

— Ой, спасибо вам! — без какого-либо заискивания с благодарностью приняла еду «поэтесса». — Я и вправду зачиталась. Читая Александра Сергеевича, как-то забываешься… — В выражении её лица было что-то беззащитно-детское, застенчивое. Всё-таки не зря он подошёл к ней, интуитивно угадав в незнакомке славного изящного человека.