Москва – Гребешки
Шрифт:
С этим бесполезно спорить.
Несчастные бедолаги пассажиры терпели и ждали окончания этого безумного и бесконечного путешествия от здания аэровокзала к месту стоянки самолёта.
Автобус, тем временем, всё катился и катился, он всё петлял и петлял, вилял и вилял, кружил и кружил по бескрайнему столичному аэродрому.
Явление четвёртое
Жара донимала. Солнце палило и жарило. Автобус всё катился, катился и катился, а «сладкая парочка» изошлась вся в дрянных диковинных
Эта неуёмная «сладкая парочка» всё костерила и костерила взахлёб, всё обличала и обличала, всё мурыжила и мурыжила своих коллег по работе.
Тем беднягам, работникам аэропорта, которых тут вспоминали недобрым словом, однако, икалось в эту минуту. Дикая навалившаяся икота как колючим верблюжьим одеялом накрыла тех соратников сердечных и шпарила до посинения, до морковкина заговенья. Они не понимали кто их костерит… с какой стороны дует ветер…
Водитель крутил рулём и извергал из себя пошлости и откровенные оскорбления во все стороны. Неприличности, неприятности и похабности вылетали как пули свинцовые из поганого рта этого повесы. Ему это безумно нравилось: за глаза оскорблять и унижать своих друзей и знакомых.
Женщина с красной повязкой на руке, сидевшая рядом с ним в том же тоне, в том же цвете и в том же ракурсе громко оглашала всевозможные скабрезности и ругательства в адрес всё тех же соратников по работе и лично знакомых людей. Ей это тоже всё очень нравилось. Очень и очень. Она была довольна собой. Она находилась на самой вершине, на пике своего женского превосходства и бабьего совершенства.
Много разных бранных и поносных слов было произнесено ей в адрес подруг, много чего беспардонного, непристойного и даже бесстыжего озвучено в адрес друзей.
Жара не спадала, она давала о себе знать. Она даже обороты набирала. Всё жарче и жарче становилось. Жгло нестерпимо со всех сторон.
Зной доставал и допекал. Дышать было трудно.
В салоне – как в пекле. Душегубка настоящая.
Люди маялись и страдали. Они мучились и терпели. Они терпели и мучились.
Глаза самопроизвольно вылезали из глубоких глазниц. В затылках щемило.
Пассажиры за сердце хватались, виски тёрли, уши затыкали, в обмороки падали.
Автобус выписывал кренделя. Пируэт за пируэтом. Загогулина за загогулиной.
Шофёр вращал баранку то в одну сторону, то в другую, слушал дежурную тётку и резонно, с великим удовольствием, поддакивал. Кое-чего сам добавлял чего-то такого… шибко остренького… и весьма охального… Иногда пошлое и грязное из его уст наружу выползало, на белый свет трепетно выскакивало.
Вдруг, ни с того ни с сего, с простых и обычных русских обыденных ругательств на вовсе неблагозвучные слова и выражения он перешёл.
В раж он, барсук ехидный и противный, вошёл.
Ругаться водила стал, как пошляк омерзительный, не стесняясь никого…
Вот же каков он… этот оголтелый товарищ транспортник.
Разволокло его на брань и ругань. Стыд он потерял.
Мужик, этот лихой и разговорчивый водитель аэропортовского автобуса, собрал в эту уж чересчур откровенную и бесподобную брань все бытовые ситуации, какие бывают на этом белом свете… и каких не бывает вовсе. Фантазии работали, они бурлили в голове и постоянно выплёскивались наружу. Да! Мужик был ещё тот. Любил он поговорить на жёсткие поносные темы… помусолить… посмаковать… Да ещё эдаким лихим словом.
Да и дежурная тётенька не отставала от него. Она в разговор маслица подливала, подливала и подливала. Костёр полыхал отчаянно… Языки огня лизали их кривые лица, которые с каждым разом становились ещё кривей, кривей и кривей, ещё уродливей, ещё перекошенней, ещё неприглядней, ещё безобразней, ещё страшней, ещё страхолюдней, ещё ужасней, ещё всё красней, красней и красней.
Жарко было очень и знойно до потери пульса…
Страсти-мордасти как из вулкана извергались из их перекосившихся злобой ртов.
Эти рождённые «сладкой парочкой» гадкие и скверные страсти-мордасти шустро поднимались вверх, клубились… пузырились… дыбились… множились… разлетались по всем сторонам света колдовскими микроскопическими частичками, самовозгорались и полыхали то сине-жёлто-зелёным, то оранжево-красно-кровавым пламенем…
А «сладкая парочка» хохотала от души. Они были довольны собой. Им казалось, что они имеют законное право надсмехаться над своими коллегами и обзывать их.
Они в этом были уверены. Вот и хохотали.
Смех раздавался неуёмный и неугомонный…
Гогот гусиный разлетался во все стороны…
Страшные фантазии рекой бурной лились…
Так и ехали они, фантазируя, хохоча и гогоча. Так они и ехали…
Но всё это смешное и фантазийное внезапно было очень громко перебито другим грубым мужицким словом. С другим смыслом. С иным подтекстом. Почти матом.
По другому поводу брань откровенная с картинками появилась. Совсем по иному.
По несвязанному с друзьями и коллегами. Что-то иное произошло… Что-то совсем другое случилось в этом конкретном месте сего огромного аэродромного пространства.
Неожиданно это произошло. Да-да! Нежданно-негаданно.
Хлесь! И конец дерзким измышлениям и фантазиям про соратников!!
Хлесь! И конец друзьям и подругам!! Конец коллегам и товарищам!!
Явление пятое
В какой-то неподходящий момент шофёр автобуса вдруг гневно, громогласно и весьма беспардонно чертыхнулся, выругался в три этажа, с сожалением отключившись от бесконечного разбора срамных действий развратной Муськи, от обсуждения поведения противной жирной Тоськи, от констатации жизненных ошибок безмозглой дуры Люськи, от перечисления вредных привычек идиотки Шурки и других их многих аэропортовских коллег… подобных пройдох, гадин и стервоз, как их тут «нежно» и бесконечно «любя» и «уважая» величали эти верные «друзья», «товарищи» и «приятели».