Москва-матушка
Шрифт:
— Ты должон сам рати .вести,— склонившись к Ивану промолвила Марфа,— инако, какой же ты князь...
— Много сказано и аминь! — перебил ее князь. — Быть по се- [ му Собирайтесь, князья и воеводы, в поход. Совет закончен.
Спустя час, когда в зале Брусяной избы остались только Мар- фл н Иван, старая княгиня сказала:
— Не так княжение свое начинаешь, Иванушка. Власть княжеская в доблести воинской крепится. А ты... Да если так пойдет и далее — князья тебя совсем почитать перестанут и рас- фисут великое княжество Московское, как алтыны по худым кар- минам. Мало того — трусом
— Не понимаешь ты меня, не понимаешь,— Иван сидел до этого сгорбившись, а тут выпрямился. — Казань покорять нам еще рано. И любой рати не под силу.
— Но если Касимка...
— Не посадить его нам на казанский трон. А если и посадим — на неделю, не более.
— Так зачем же ты рати шлешь? Зачем заведомо неудачный поход творишь?
— Только ради того, чтобы хан мне руки развязал. Хоть бы на два, на три года.
— С ворогом церкви пра-вославной мира не быть!
— Не Казань наш главный ворог, мать, а хан Ахмат. Пока иго золотоордынское не скинем...
— Не по плечу ношу берешь. Если Казань покорять рано, то Орду воевать и подавно не тебе.
— Да я не хочу Орду воевать, пойми ты. Ежели умеючи... На много лет вперед продумал я деяния свои и об одном прошу — не мешай мне.
— Все один да один,— с упреком сказала Марфа. — Со мной не мешало бы посоветоваться. Не забывай — за мной все боярство, митрополит...
— Боюсь я вас. Закоснели вы в деяниях своих, а теперь надо все по-новому.
— Как это по-новому?
— Добьюсь я мира ог Казани — примусь за Крым. Потом с Хаджи-Тарханским1 владетелем замирюсь, потом с Тура-Таусски- ми2 карачаями договорюсь. Вот тогда поднимусь и на Золотую Орду. Крымский хан и казанский, и все прочие мои соседи мне помогут— потому как они, как и я, властью хана Ахмата тяготятся. А если с каждым из них мне воевать —не только без людей, без штанов останусь.
— Дай бог тебе, если так,—подумав ответила Марфа. — Если зрело рассудить, то и дед твой, и прадед не мечом державу Московскую собрали.
— Вот этих слов я давно от тебя жду.
— Ну, а как свои дела рядить думаешь!1
— Какие?
— Не все же вдовствовать будешь. Вон рязанская княжна Катерина...
— Об этом, мать, думать рано. Еще постель княгини Марьюшки не остыла...
Как-го по весне посылал ранее Иван Васильевич воеводу Костьку Беззубцева с малой ратью под Казань. Приказал с татарами в бой не вступать, а места те поразведать. Что делается под городом, московские воеводы знали — под Казань отец великого князя не единожды хаживал. А вот что окрест находиться, какие люди живут, как они к русскому народу относятся—это воеводы знали плохо. А сам Иван Васильевич по младости и вовсе ничего не ведал. А коли думаешь Казань воевать, то знать все это надобно.
Возвратились рати летом не подобру-поздорову. Довел воевода рать до Суры тихо, спокойно, изладил паром, перевез через реку. Не успели воины в седла сесть, как налетела на них из лесу сила неисчислимая. С конными сражаться можно было бы — русские всадники сабельками махать умеют, но из леса, будто из грозовой тучи, дождь стрел каленых. Половина рати полегла тут же на берегу, многие разбежались по лесу, а сам Костька, раненый в плечо, с малой кучкой воинов еле успел вскочить на паром и возвернулся восвояси.
В этом походе был у воеводы сотник заметный — Ивашка Рун. В плечах широк, лицом пригож, глаза карие, бородка чистая, будто прилизана, кулаки — пудовые гири. А заговорит, будто колокол загудит. И умен.
Вырвался этот Ивашка из сечи на своем жеребце и задумал уйти вглубь лесов, чтобы под покровом ночи через реку переправиться. Нашел какую-то лесную дорогу, хоть и узкую, но удобную и осторожно поехал по ней вперед.
Вдруг сзади нежданно-негаданно, что-то треснуло. Не успел Рун оглянуться — валится на него преогромнейшая ель. Хлестнула вершиной по коню, выбила Ивашку из седла, а нога одна в стремени застряла. Конь понесся вскачь, Ивашку ударило головой о пень — и глаза захлестнул мрак...
От Жигулей до реки Суры правый берег Волги вздымается высоким кряжем, гористым и обрывистым. Там, где Сура отдает свои воды могучей реке, кряж тот падает к сурскому берегу могучим откосом. Если подняться на его вершину — откроются перед юбой в сторону Новгорода Нижнего неоглядные дали. По обеим сторонам леса и леса.
Меж Волгой и Сурой, на берегу небольшого озерца притулился илем[2] черемисского рода, во главе которого нынче стоит охотник Изим. Род этот не богатый, но и не бедный. Леса тут зверем обильные, земли плодородные — жить бы можно безбедно. Но все черемисские илемы хану Казани подданные. Сборщики ясака шастают тут постоянно, мясо берут, меха, деньги. Если девка какая понравится — волокут ее в Казань, если парень понадобился — берут в ханское войско.
Сейчас у Изима в илеме четверо сыновей, двое дочерей, двое зятьев, да сирота — племянница. Трое сынов женаты, имеют свои кудо1 выжигают лес, расчищают руэмы[3], пашут землю, сеют хлеб. Зятья тоже отдельно живут. С Изимом пока младший сын Туга, а по-домашнему — Тугейка.
Тугейке, как и отцу, в земле копаться неохота, спокойную жизнь на одном месте он не любит. Ему лук тугой, колчан со стрелами да лес с медведями — больше ничего не надо. Ему бы воля вольная, простор необозримый. Не гляди что парню мало лет, а огца в меткости стрельбы он превзошел. Изим, правда, на людях старостью прикрывается, глаз, мол, не тот, что в молодости, а про себя знает — в Тугейкины годы так метко он не стрелял.
А у этого откуда что взялось. Звериные следы в лесу читает, будто по книге, не ошибется ни разу. Стрелу мечет ровно, уверенно, туда, куда надо, шкурку никогда не испортит. На медведя ли, волка ли ходит смело.
Мать Тугейку бранит постоянно — парень из леса не вылезает ни зимой, ни летом, по дому пальцем о палец не ударит.
— Какой из тебя будет хозяин,— ворчит мать. — Елагай ты и больше никто. Стрелять умеет, в гусли мастер играть, а больше ни на что негодный. За тебя ни одна девка не пойдет — вот увидишь.