Москва-Поднебесная, или Твоя стена - твое сознание

Бочкарев Михаил

— Помяните мое слово! В конце лета Юпитер натолкнется на Марс и все континенты Земные смоет в ледовитый океан! А людьми будут править строящиеся в лабораториях Пентагона роботы!

Все в маршрутке, кто слушал разговор, посмотрели на провидицу, кто со страхом кто с жалостью, и в этот момент тряхнуло так, что каждого чуть не выкинуло из сидения.

— Вот! — вскричала тетка, вонзив палец в высь, — истину говорю!

Спорщики, отвернувшись друг от друга, ехали дальше молча, изредка поглядывая на попутчиков, словно желая возобновить беседу, но тут же передумав, отворачивались обратно, нервно мельтеша глазами.

Елисей, спросил у водителя — скоро ли они будут у монумента, — и получил удручающий ответ, что до самого монумента, маршрутка не идет, а заворачивает

раньше на первом посту ГИБДД. Елисей чувствуя, что снова все против него, выругался страшно, но почти не слышно и попросил высадить его на повороте. Он пошел вдоль ленинградского шоссе пешком по пыльной обочине, повесив на плечо сумку с крыльями и тяжелым черным кирпичом. Шел он долго, ему хотелось пить и есть, и еще в голове вертелся жуткий газетный заголовок, тематика которого так живо обсуждалась в маршрутке. Елисей постарался припомнить, что было написано в газете. И на удивление вспомнил отчетливо и ясно. Было там написано вот что:

ОСТАНКИНСКАЯ ДЕРЬМОКАЧКА!

Бывший центр телевидения и радиовещания вырабатывает до 30 тонн фекалий в час!!!

И фотография на первой полосе, запечатлевшая разрушенную башню, из центра которой бьет в небо фонтан, очень похожий на нефтяной. Чтобы все это могло значить Нистратов не догадывался, но чувствовал всей силой подсознания и включенной в процесс логикой, что события с башней переплетаются и с ним непосредственно, тем более, что в словах тетки из маршрутного такси фигурировал (в который раз за эти дни) ангел. Елисей теперь был абсолютно убежден, что крылья лежащие в его сумке — ангельские. Настоящие! Уже в тогда, дома, когда он увидел их впервые, смутная догадка об их истинном происхождении забрезжила в голове, теперь же он понял отчетливо — они были натуральные, живые! Не какой-нибудь муляж или искусно созданное сумасшедшим таксидермистом произведение искусства, а нечто божественное, неподвластное пониманию человеческому. Да еще эти новости последних дней, где непременно кто-то видит ангелов.

— «Не спроста все это!» — кивал сам себе Нистратов.

В таких раздумьях он добрел до стелы. Она действительно, как и говорил Эль Хай, возвышалась на поросшем травой кургане и похоже была воздвигнута в честь победы русского народа над фашизмом в ходе Великой Отечественной Войны. У подножия монумента располагалась гранитная плита с «вечным огнем» в центре, а на самой стеле выгравирована была непропорциональная пятиконечная звезда. Из поросшего травой кургана, справа, торчала каменная гипертрофированная голова воина и буквы, сплетающиеся в патриотический текст. Читать его Нистратов не стал. Напротив, через дорогу, Елисей увидел милицейский пост и, снующих возле него, двух упитанных гибддешников с палочками. Они походили на внимательных и хищных медведей, охотящихся у берега реки на крупного лосося. Гибддешники о чем-то энергично переговаривались, ловили добычу и получали на лапу барыш. Было еще светло, и Елисей здраво рассудил, что следует дождаться сумерек, залезть на холм сзади, пробраться к каменному монументу и раскрыть загадочную тайну, воспользовавшись треугольным ключом. Справа от поста, Елисей к радости своей обнаружил ресторан «Макавто», в животе призывно заурчало, и он, дождавшись зеленого сигнала светофора, поспешил в американский котлетно-булочный храм.

Елисей заказал себе два гамбургера, чизбургер, картошку фри с сырным соусом, чай в пол-литровом пластмассовом стаканчике и пирожок с абрикосовым повидлом. Он сел за столик у окна и жуя тонюсенькую котлету, зажатую между двух половинок мягкой булки, смотрел то на стелу, то на бороздящих ресторан работников. Работники состояли сплошь из молоденьких прыщавых девиц и таких же молоденьких и не менее прыщавых парней. Они как клонированные адской машиной глобализации компоненты торгового организма, были одеты в одинаковые красные клетчатые рубашки, и имели не выражающие эмоций лица с натянутыми на них неискренними улыбками.

Работники постоянно перекрикивались друг с другом специфическими терминами,

обозначающими названия блюд своего ресторана, и носили эти блюда туда-сюда. Елисей друг задумался, почему это во всем мире «Макдоналдс» является дешевой забегаловкой, для больных ожирением бедняков, а у нас позиционируется как ресторан для всей семьи? Объективного ответа на этот вопрос он так и не нашел, а только еще глубже увязнув в дебрях своих рассуждений, озадачился другим, более насущным вопросом. Почему в «Макдоналдсах», если уж это — ресторан, не продают пиво? Не говоря уже о других еще более необходимых организму взрослого мужчины напитках.

Он доел все что заказал, почувствовал как разбух его живот, посидел еще немного вздыхая и вышел на улицу, где закурив с интересом принялся наблюдать за маленькими, шустрыми воробьями, стаями атакующими столики с остатками нездоровой пищи. Темнело. Но темнело медленно и лениво, будто солнцу никак не хотелось расставаться с пригретым его лучами миром. Елисей перешел дорогу, заметив как двух толстых постовых блюстителей дорожного порядка, сменил один худощавый, не успевший еще как видно вскормить свое тело американскими яствами по соседству, а может не наловчившийся еще собирать с автолюбителей дань на покупку этих яств. Елисей прошелся вдоль холма, погулял у подножия леса, дожидаясь сумерек погуще и когда летящие беспрерывным потоком машины все до одной включили фары, отважился залезть на курган.

Одолев высоту Нистратов, незаметной тенью подбежал к стеле. Широкое ее основание полностью скрывало его от проезжающих по шоссе авто и поста ГИБДД, он поставил сумку рядом и чиркнув зажигалкой осмотрел каменную поверхность, пытаясь найти отверстие о котором говорил Эль Хай. Искать пришлось не долго. Похожее на трещину оно слабо подсвечивалось изнутри, будто обмазанное фосфором. Елисей извлек из кармана треугольный ключ, огляделся предусмотрительно и взволновано, как вор при первой краже, вставил треугольник в трещину.

Он еще не успел вжать его до конца в серую шероховатую поверхность, как вдруг ощутил, что ключ мгновенно нагрелся, и стена втянула его сама, проглотив полностью, словно банкомат кредитную карту. Земля под ногами Елисея задрожала, и его обдало замогильным холодом. Прямо перед носом Нистратова бетонная стена совершенно беззвучно ушла вперед, а затем вверх, и он увидел ступени, ведущие в глубину, где горел слабый зеленоватый свет.

ТРИЛИТР

Майор Загробулько сидел за столом, читая рапорт о происшествии в районе Останкино имевший место 23-го числа месяца июля сего года, и чесал идеально выбритый складчатый затылок. Если бы у кого-нибудь сейчас была возможность посмотреть на майора сзади, то он возможно с изумлением увидел бы как перевернутую вверх дном, обтянутую кожей трехлитровую банку с торчащими бантиками ушей ритмично перебирают коротенькие, словно детские пальчики. Голова майора Загробулько имела настолько сильное сходство с распространенной в домашнем консервировании стеклянной тарой, что многие сослуживцы, так и называли его за глаза — «Трилитр». Частенько над ним подшучивали и издевались. То на юбилей дарили рыбку в трехлитровой банке, то подбрасывали на стол прибор для закатывания крышек, то брошюру с рецептами по сохранению на зиму разносолов.

Он, конечно же, про кличку свою знал, но сильно не обижался на коллег потому как понимал страсть людей к унижению ближнего своего. Дело в том, что майор с самого раннего детства был подвержен различного рода обзывательствам и насмешкам, а все потому, что звали его Вифлеем. Не Виталий и не Валерий и даже не Валериан, а именно Вифлеем. С самого детского сада, пока еще череп его не сформировался в полноценный стеклянный сосуд, слышал он обидное «Вафля» или совсем уж жутко огорчительное «Вафлер». Обидчиков своих Загробулько бил, но это не помогало. Так прошли годы. Он вырос, вырос и его череп, привнеся своей необычной формой новое прозвище, и за это время Загробулько почти разучился обижаться, хотя на людях этого не показывал, не допуская прилюдных унизительных сцен.