Москва против Мордора
Шрифт:
Наступал вечер. Удальцов предложил всем надеть вместо белых лент черные очки — черная метка для власти! — захватить проспект Сахарова и устроить здесь майдан. На сером фонарном столбе висела распечатанная на плохом черно-белом принтере листовка с размазанным лицом Ассанжа и словами: «Свободу Ассанжу. Свободу информации». Мимо меня прошла девушка со значком «Хватит воровать и врать!». Какие-то люди поставили посреди проспекта стол и занимались тем, что они называли «налаживанием связей между жителями районов».
Маленькая старенькая женщина — очень маленькая и очень старенькая — стояла рядом с сумкой на колесиках и торговала брошюрой Маркса «Наемный труд и капитал». Эта крошечная сгорбленная
Две девушки — я видел их и раньше — стояли у тротуара с плакатиком «Свободу Pussy Riot! Свободу нам всем!». Одна была в высоких кедах — они доходили, как сапоги, ей до колен и были на белой шнуровке. Другая была в ситцевом платьице в цветочек, каком-то умышленно детском, и в оранжевых колготках. Они устали держать плакатик и передавали его друг другу; теперь держала то одна, то другая. И я видел тонкие полудетские пальцы и четыре серебристых колечка на пять пальцев.
А посередине проспекта, неподалеку от синей таблички «Проспект Академика Сахарова» и рекламного билборда «Мюзикл Граф Орлов» — сочетание академика с мюзиклом и Андрея Дмитриевича с графом Орловым как-то подчеркнуто демонстрировало абсурд доставшейся нам эпохи — сидели прямо на асфальте, подложив под себя куски пленки, люди из группы «Сопротивление». Они сидели в кружке, поджав под себя ноги, и при этом все равно держали свои белые красивые флаги на высоченных древках. Я подошел к ним, и вот он, бивак оппозиции на проспекте Сахарова в вечерний час, когда старые формы борьбы исчерпаны, новых пока нет, надежда на быструю победу исчезла, и впереди долгий путь. Тут были у них, лежали прямо на асфальте, последний номер журнала «Эсквайр», желтый целлофановый пакет с надписью «Сумасшедшие дни «Стокманна», плотный и толстый, набитый пачками листовок и выпусками газеты «Гражданин», спортивные сумки, соломенная корзинка с тремя головами из папье-маше, на которые были натянуты три цветные балаклавы, мегафон… Тут была молоденькая девушка, был лысый мужчина с приятным лицом, еще один, в кожаной куртке, а еще женщина в белой майке с цветным красным кругом на груди, а в круге — синяя голова все в той же балаклаве. Все это были лица и люди знакомые, хотя я ни с одним из них знаком не был. Но я мог видеть их в метро, на улицах, у сигаретных ларьков, в «Кофе Хаузе» за соседним столиком или на светофоре за рулем соседней машины. И так эти горожане сидели, как люди, застигнутые усталостью на долгом пути, посредине бесконечного города и бескрайней толпы, прежде чем подняться и тронуться дальше.
Это еще цветочки
Мэрия запрещает «Марш свободы», назначенный на 15 декабря 2012. Город полон полиции и войск. Сотни людей с цветами идут к Соловецкому камню… «Вы будете арестовывать нас за то, что мы будем возлагать цветы?» Снова аресты
В три часа дня сквер на Лубянке заполнен людьми. Идут еще и еще — мимо Политехнического музея, вдоль длинного ряда военных и полицейских машин. Тут трехосные грузовики с оранжевыми тормозными колодками под мощными колесами, автозаки с черными стеклами, белые автобусы с личным составом полиции, автомобили «Тигр» с бойницами и серенький уазик-буханка с крестом медслужбы. Силы полиции и внутренних войск расположились в центре Москвы основательно: там и тут стоят группки омоновцев в голубоватом камуфляже, на проезжей части разбита большая синяя палатка-шатер, вдоль тротуара выставлены работающие японские генераторы, к одному из которых ушлый шофер подключил проводами аккумулятор. Ну я понимаю: мороз, батарея села.
Сквер со всех сторон окружен серыми полицейскими цепями. У всех без исключения
Люди с цветами медленно проталкиваются сквозь толпу к Соловецкому камню. Очень много белых роз. Букеты завернуты в газеты, в пергаментную бумагу, в целлофан. У камня их разворачивают и аккуратно кладут. У некоторых нечетное количество роз, у некоторых четное. Я вижу группу людей в темных шубах, которые похожи на обсыпанные мелкими цветами кусты: так много у них роз. Еще есть огромный букет ромашек, по-моему, искусственных, и бесчисленные белые гвоздики. В четверть четвертого весь пьедестал камня уже покрыт этими молчаливыми, тихо отдающими свет, живыми в мороз цветами.
Лозунгов нет, флагов тоже нет, есть просто люди, по внешности которых не скажешь, какие у них взгляды. Стоят женщины-подружки, одна говорит «наши» и имеет в виду КС, и другая говорит «наши» и имеет в виду коммунистов. Девочки в шапках с длинными ушами на мгновение встречаются в толпе и одновременно говорят друг другу одни и те же слова: «Привет, ты как? Нормально! Нормально!» Мужчина в черном берете, имеющий вид доброго волшебника Мерлина, обросший седыми волосами, с белой бородой и усами, с которых свисают маленькие сосульки, держит в руке черный воздушный шарик, подобранный им на асфальте у обувного магазина. Шарик рекламирует обувь, а мужчина рекламирует перемены. На груди у него плакат с фотографиями Путина и Ходорковского, рядом с одной написано: «Отставка», рядом с другой: «Свобода».
Шапки меня зачаровывают. Выставочный ряд ушанок способен поразить Париж. Длинный старик с прилепленной к нижней губе сигаретой имеет на голове роскошный лисий треух, в котором впору ходить по тайге на медведя. Вязаные цветные шапочки девочек с длинными свисающими ушами сами по себе демонстрация за яркий цвет против черно-белой зимы. У одного мужчины прямо на меховую шапку надета фиолетовая пластмассовая шляпа, а еще я вижу двоих, которые, держась за руки, медленно прокладывают себе путь в толпе, чаруя мой взгляд соломенными круглыми шляпами вьетнамских крестьян.
Появляется Удальцов. Все происходит очень быстро. Мирно гуляющая толпа превращается в водоворот. Вокруг Удальцова группируются десятки камер и микрофонов. Едва он успевает встать у камня, как в толпу слева врезается отряд ОМОНа. С удаления десять метров мне видны только их черные сферы-шлемы, которые движутся в толпе, как странные поплавки. Еще через минуту Удальцова нет, пришельцы утаскивают его в свой потусторонний мир допросов, наветов и провокаций. Это беспредел. Он успел сказать только: «Россия будет свободной! Это одиночный пикет!» — и больше ничего не сделал.
Появляется Навальный. Пресса бросается к нему так, словно он сейчас должен объявить об отмене всемирного тяготения или переходе на работу в ЦК КПСС. В ушанке с серым мехом, с неподвижным и абсолютно серьезным лицом, без тени улыбки, Навальный идет с охранником за спиной, смотрит прямо перед собой и не произносит ни слова. Фотографы впадают в экстаз, один маленький, с камерой, которая уже облизывается голубым мертвенным огнем, пихает меня с такой силой, что я едва не даю ему в лоб в ответ. Но останавливаюсь: коллега все-таки! Вообще, в сквере, где присутствуют либерал Немцов и националист Демушкин, агрессивнее всех ведет себя именно пресса, стадом носящаяся за так называемыми випами. Люди с улыбками аплодируют Навальному, а мужчина с матовой бледностью на лице, заработанной ежедневными часами в офисе за компьютером, иронически комментирует: «Навальный, как всегда, загорелый…»