Москва слезам не верит
Шрифт:
– Я в ванную.
Когда она вышла из ванной, он спросил:
– Теперь моя очередь?
– Слева – свежее синее полотенце.
У него была одна особенность – он непрерывно все комментировал: восхищался ее бедрами, грудью, кожей. Потом, когда она отдыхала, сварил кофе, принес ей в постель, предложил «Мальборо». Уходя, он произнес:
– Извини, я не рассчитывал на эту прекрасную встречу, у меня нет никакого подарка. Может быть, ты купишь сама, а потом покажешь мне. – И положил сто рублей.
В следующий раз она показала ему духи, которые ей подарил доктор наук.
– Замечательные духи, –
Он заходил не чаще раза в неделю, почему-то предпочитал пятницы, это и ее устраивало. С доктором наук она встречалась в воскресенье. Деньги, которые оставлял режиссер, в конце месяца Людмила относила в сберегательную кассу. У нее установились вполне партнерские отношения с Келлерманом. В химчистку заходили старушки, жившие раньше на Арбате и переселенные после реконструкции в новые окраинные микрорайоны. Людмила быстро сходилась с людьми и вызывала доверие. Одна из старушек доверительно ей сообщила, что у нее есть несколько этюдов Кустодиева и она уступила бы их недорого тому, кто интересуется живописью. Людмила отвезла старушку к Келлерману. Тот за три рисунка дал старушке две тысячи рублей – пенсия почти за три года. Келлерман, всегда в сером твидовом костюме с синим шерстяным галстуком, в ослепительно белой сорочке, черных английских ботинках, после ухода старушки предложил Людмиле кофе.
– Людмила, – радовался он, – у тебя есть дар привлекать людей. Эти этюды Кустодиева сегодня стоят тысяч двадцать.
– Две «Волги», – прикинула Людмила.
– Запомни, – посоветовал Келлерман, – вкладывать деньги в автомобили, в радиоаппаратуру нет смысла. С каждым годом появляются новые модели, а старые резко дешевеют. Дорожает только антиквариат. Через год наш Кустодиев будет стоить в два раза дороже.
Келлерман протянул Людмиле один из рисунков.
– Это тебе комиссионные. И для начала. И вообще. Присматривайся к интеллигентным старушкам.
– А к старичкам?
– Их мало. Их выбили на войнах, они перемерли в лагерях, а старушки живут. И у старушек всегда есть что-то в заначках. Старушки бережливы.
– Мне эту бабулю жалко. Вы ей дали в десять раз меньше.
– Больше ей никто бы не дал. К тому же ей осталось немного. Чуть больше года. У нее эмфизема легких.
Старушка жаловалась Людмиле на здоровье и рассказывала об эмфиземе.
– А как вы определили болезнь? – удивилась Людмила.
– Я специалист по старине, – усмехнулся Келлерман.
Так Людмила начала собирать живопись. Она стала читать монографии о художниках и, проживя в Москве больше пятнадцати лет, впервые съездила в Третьяковскую галерею. Ее вполне устраивала жизнь, которую она сама себе создала, беспокоило единственное: ей по-прежнему хотелось замуж. Но по-настоящему. И, может быть, даже родить ребенка. Из трех любовников никто не хотел жениться. С режиссером было приятно и весело. Он пригласил ее на премьеру своего фильма в Дом кино. Фильм о детях и военной игре «Зарница». Режиссер работал на студии детских и юношеских фильмов. Посмотрев фильм и послушав разговоры в фойе, Людмила поняла, что ее любовник средний, но крепкий профессионал. Доктор наук научил ее разбираться в кино, и она спросила режиссера:
– Зачем ты
– Я работаю на детской студии. К тому же нужен сценарий. Еще нужно, чтобы сценарист отдал этот сценарий только мне и никому другому. И еще чтобы сценарий утвердили в Министерстве внутренних дел. А это все – связи, которых у меня нет.
Людмила ничего не стала обещать, но поговорила с Еровшиным.
– Ты очень хочешь ему помочь? – поинтересовался Еровшин.
– Не так чтобы уж очень, – честно призналась Людмила, – но после окончания фильма он получил постановочное вознаграждение (так это у них называется) и купил мне дубленку.
Людмила была абсолютно откровенна с Еровшиным. Он не ревновал, расспрашивал о подробностях, она обсуждала с ним свои шансы на замужество и с режиссером, и с доктором наук, и они пришли к выводу, что никаких шансов нет.
– Хорошо, – кивнул Еровшин, – я подумаю, как ему помочь.
Через неделю он ей позвонил.
– В субботу встретимся в ресторане Дома кино в восемнадцать часов.
Еровшин все помнил: и что режиссер обычно приходит к ней по пятницам, и что у них односторонняя связь – звонит только он, у нее не было его номера телефона.
В пятницу Людмила сообщила режиссеру:
– Завтра в шесть тебе надо встретиться с одним человеком, который поможет с постановкой детектива.
– Кто он?
– Он из КГБ, – ответила она и добавила: – Мой родственник.
– А как я его узнаю?
– Я узнаю.
На следующий вечер режиссер заехал за Людмилой на такси.
Они встретились внизу в фойе. С Еровшиным был молодой, но уже лысеющий мужчина в костюме «сафари», в легких кожаных туфлях. Еровшин был в джинсовом пиджаке, белой рубашке, без галстука. Они поднялись в ресторан, режиссер начал было искать свободный столик, но столик для них был уже заказан.
Как только они сели, к ним тут же подошла официантка.
– Катерина, – попросил Еровшин, – водочку, селедочку, маслины, рыбку красненькую, сациви, вырезку, минеральную воду, даме – «Мукузани», да, еще овощной «букет».
Официантка предложила чешского баночного пива. Судя по диалогу с Еровшиным, они были давно знакомы.
– Ты с ней давно знаком? – не удержалась Людмила.
– Давно. Еще когда она работала в ресторане Дома журналистов.
Людмила отметила, что официантка Еровшина называет Петром Петровичем, а не настоящим именем. И режиссеру он представился как Петр Петрович.
Мужчины поговорили о погоде, о футболе. После первых двух рюмок закурили.
– Сценарий будет писать Саша, – Еровшин кивнул в сторону лысеющего молодого человека. – Но он в кино недавно, поэтому будет второй сценарист. – И Еровшин назвал фамилию известного поэта и драматурга, пьесы которого были поставлены в кино, а его стихи Людмила учила еще в школе.
– А про что сценарий? – заинтересовался режиссер.
И Еровшин рассказал историю нашего разведчика, который работал в немецкой разведке еще в годы войны, после победы перебрался в Канаду, стал крупным бизнесменом и участвовал в разоблачении нацистских преступников. После провала его обменяли на американского разведчика, за которым следил КГБ и который был арестован в тот же день, что и наш.