Москва слезам не верит

Черных Валентин Константинович

На стройке теперь установили репродуктор и весь день крутили магнитофонные записи. Иногда возникали споры: работницы старшего поколения хотели, чтобы было побольше песен, молодежь требовала рок. Антонина в споры не вмешивалась – дома привыкла к року. Она даже иногда пугалась: все у нее так хорошо – не было бы какой беды или болезни. Не дай бог, подумала она и в этот раз и приступила к работе.

Людмила встала с трудом, вчера за полночь засиделась с соседкой. Жила она после развода с Гуриным в однокомнатной квартире. Прожили они почти десять лет. Гурин играл в сборной Союза, дважды становился чемпионом Европы, один раз чемпионом мира. Пьянство и загулы ему прощали несколько раз, но после пьяной драки в Сокольниках

отчислили. Некоторое время Гурин не работал, потом его снова взяли в «Динамо», но он пил все больше. Потом он играл в «Химике», но его оттеснили молодые, и он вынужден был уйти.

Людмила поняла, что их совместная жизнь вряд ли сложится, еще когда он проиграл на ипподроме деньги, отложенные на первый взнос за кооперативную квартиру. Она и мебель покупала, как эта мебель будет делиться в случае развода. Вместо спального и столового гарнитуров взяла два столовых и две тахты. Гурин вначале удивился, но она ему объяснила, что так лучше: когда они поменяют эту квартиру на трехкомнатную, придется прикупить самый минимум. Никто не мог упрекнуть Людмилу в том, что она не боролась с пьянством Гурина. Она показывала его и наркологам, и психотерапевтам, настояла, чтобы он поступил учиться в Институт физкультуры, но его отчислили после третьего курса. Когда она пришла к ректору, еще не решив, будет ли просить за Гурина или скандалить, ректор, огромный мужчина, бывший тяжелоатлет, выслушав ее, сказал:

– Мы дотянули его до третьего курса. Это уже незаконченное высшее образование. Он может преподавать в школе, может устроиться на тренерскую работу. Поверьте мне, это рядовой случай для нас. Редко кто из таких, как он, поступив, заканчивает институт. Специфика российского характера. Там, на Западе, играют до сорока. Берегут себя. Откладывают деньги. И уходят из спорта обычно богатыми людьми. У нас пропивают все, что зарабатывают, не думая, что придет день, когда и эти заработки, и поездки закончатся, некоторые, правда, уходят в тренеры, но для этого талант надо иметь. Другие преподают в школе физкультуру, боксеры устраиваются вышибалами в рестораны, трое хоккеистов, чемпионов мира, работают на Востряковском кладбище могильщиками, другие – грузчиками в магазинах.

Перед ней сидел грустный гигант и крутил в пальцах сигарету.

– Вы закуривайте, – предложила Людмила, думая, что он стесняется при ней закурить.

– Я не курю, – объяснил ректор. – Бросил десять лет назад. Этому меня один немец научил. Надо держать сигарету в руках, можно даже в рот взять, но не курить. У тебя всегда есть возможность закурить, но ты держись. Я выдержал, а привычка осталась. Вот и кручу в пальцах сигарету.

– А с пьянством никому не удается завязать? – поинтересовалась Людмила.

– Кому-то удается. От семьи многое зависит. У некоторых жен получается.

– Скажите, как? – попросила Людмила. – Я добьюсь, я упорная.

– Это надо с врачами советоваться…

Людмила решила посоветоваться с Еровшиным. Правда, теперь они встречались редко. Еровшин постарел, ушел на преподавательскую работу. Он выслушал ее грустный рассказ.

– Ситуация типично российская, – определил Еровшин. – Сделать мгновенную карьеру, – то есть получить известность, деньги, поездки за рубеж, у нас можно в двух случаях: в спорте и в музыке. Но только в спорте можно выйти быстро на мировой уровень. Наших музыкантов за рубежом не знают и не скоро узнают. Так что остается в основном спорт.

– Еще балет, – напомнила Людмила.

– Балет – тот же спорт. Только балетом начинают заниматься с шести лет – маленького человека легче приучить к дисциплине. А в спорт приходят подростками. Из бараков, коммуналок. И сразу получают все или почти все. Квартиры, машины…

– Не сразу, – не согласилась Людмила.

– По советским меркам – сразу. Чуть подождала бы – и вам бы квартиру дали. Обычный человек в очереди

на квартиру стоит лет двадцать. Получает к пятидесяти. И карьеру делает к пятидесяти, а для этого надо пройти через десяток должностей. А Гурин имеет все: квартиру, машину, аппаратуру, одежду. О большем он и не мечтал. Есть все, можно и погулять. Это тоже мечта русского человека – гулять с размахом, не считая денег. И спиваются, быстро спиваются. Если бы им платили миллион, как за рубежом, можно было бы купить за границей дом, вложить деньги в акции, у нас всего этого нет.

– Дачу можно построить, – добавила Людмила.

– Строить – это долго, необходимы многолетние усилия, а у молодых не хватает ни желания, ни терпения. Откладывают на потом. Но «потом» никогда не бывает. Силы убывают, спорт скоротечен, да и пьянство подрывает даже самое крепкое здоровье. Там деньги вкладывают в картины, в драгоценности. Но чтобы покупать картины, надо иметь вкус, кое-какие знания, да и связи в мире антиквариата. И надо суметь определить молодого художника, картины которого стоят сегодня три сотни, а через десять-двадцать лет будут стоить сотни тысяч. Но это все не для парней из Челябинска.

– А что же для парней из Челябинска?

– Играть пять-семь лет. Жить на всю катушку. А потом возвращаться в Челябинск слесарем на завод и жить дальше. Пить по-черному, потому что он уже видел другую жизнь и знает, что такое не увидит больше никогда. При такой перспективе и я бы запил.

– Что же делать? – взмолилась Людмила.

– Все, – посоветовал Еровшин. – Если любишь – лечить, кодировать, зашивать «торпеду», рожать детей, строить дачу, что-нибудь да отвлечет его от пьянства.

Людмила сделала последнюю попытку. Она договорилась с врачом. Гурин, узнав об этом, наотрез отказался от «торпеды»:

– Не буду, никогда и ни за что!

– Почему? – не поняла Людмила.

– Тогда мне нельзя будет выпить и ста граммов.

– Значит, не будешь.

– А если об этом узнают другие?

– Ну и что? В этом нет ничего стыдного. Это, в конце концов, не сифилис…

– Сифилис не страшен, – возразил Гурин. – Сифилис можно вылечить. А если узнают, что у меня зашита «торпеда», меня могут уговорить выпить, наконец, просто напоить насильно. И я умру.

– А кому надо тебя поить насильно? – испугалась Людмила.

– Как кому? Я же лучший нападающий сборной. Тот же Федулов кого-нибудь подговорит, меня скрутят, вольют насильно водку, мне конец, а Федулов займет мое место в сборной.

Людмила понимала, что у Гурина начались отклонения в психике. Дважды она укладывала его лечиться в психоневрологический профилакторий. Когда он лег в третий раз, стала готовиться к разводу. Сняла деньги со старой сберегательной книжки и переложила на новую – на предъявителя. Потом подала в суд на развод. Гурин обиделся и запил еще больше. Пока он был в профилактории, Людмила довольно скоро нашла обмен: себе однокомнатную квартиру, Гурину комнату в коммунальной. Когда она приехала в профилакторий, слабый и вялый от лечения, Гурин, ни о чем не спрашивая, подписал все бумаги, которые привезла Людмила. Она сама оформила размен, переехала в свою однокомнатную, а вещи и мебель Гурина перевезла в его комнату в коммуналке. Так что, когда Гурин после лечения вернулся в свою прежнюю квартиру, он застал там новых жильцов. Ему дали адрес Людмилы, он приехал к ней, но она его не пустила, Гурин был пьян, устроил скандал, пытался выломать дверь. Людмила позвонила в милицию, и Гурина забрали в вытрезвитель. Его друзья-хоккеисты возмутились таким поворотом событий, наняли адвоката и возбудили дело в суде. Но Людмила заранее советовалась с адвокатом, а суд не нашел ничего противозаконного в ее действиях. Ведь она же привозила Гурина в исполком на получение ордеров. Гурин тогда, ничего не понимая, подписал, где ему сказали, и Людмила отвезла его обратно в профилакторий.