Москва тюремная
Шрифт:
Дмитрий Иванович не ожидал этой встречи. Физиономия бывшего оперативника в одночасье сделалась серой, будто вылепленной из глины. Он был готов к любому повороту событий, но только не к такому. Да, все правильно: земля круглая, мир тесен. Но чтобы мир оказался тесным настолько, смог уменьшиться до размеров тюремной «хаты» ...
А «смотрящий» продолжал:
— Ты меня еще спрашивал, где я был в ту ночь, когда коммерса вальнули. У биксы я одной был, у соседки, да по молодости палить ее не хотел. А ты ... Автоматный рожок мне какой-то подсунул. Лжесвидетелей нанял.
Тот был обескуражен настолько, что даже не вытер плевок, и слюна, стекая по лицу, повисла на его кончике носа.
— Да че с бычьем этим рогатым базарить! — Неожиданно в руке чернявого типчика блеснуло «весло», то есть заточенная ложка. — Валить его на хер!
Спустя мгновение Макаров наверняка бы хлюпал кровавой жижей на цементном полу, но Рыба, мягко и властно перехватив татуированную руку с лезвием, произнес:
— Погоди, Шпала, это для него слишком просто. Мы с ним по-другому разберемся... И вообще — надо, чтобы все было по правилам.
«Смотрящий» неторопливо подошел к окну, выключил вентиляторы и крикнул громко:
— Тюрьма, слушай! Это Рыба, из сорок девятой «хаты». На нашу «хату» заехал мусор. Че присудишь?
За свою милицейскую карьеру Дмитрию Ивановичу приходилось выслушивать немало угроз и пожеланий. Но столь замысловатых и изощренных, как теперь, он еще никогда не слышал.
Перекрикивая друг друга, братва из других камер советовала Рыбе все, на что способна арестантская мысль, обогащенная искренней ненавистью к органам правопорядка. Совет лишить мусора девственности был самым мягким.
— Да че советоваться? — возмущался Шпала. — Мент — он и в Африке мент. Валить вафла, и всех делов!
— Вот так-то, мусорила... — мстительно произнес Рыба, улыбаясь.
То, что произошло через несколько минут, навсегда запомнилось Юрию Ивановичу.
Сильнейший удар в голову — и Макаров отлетел к параше, неуклюже встав на четвереньки. Во рту сразу же сделалось солоно и гадко, из разбитой нижней губы потекла кровавая слюна, но первоход так и не успел ее вытереть. Чьи-то сильные руки крепко сжали Дмитрия Ивановича в стальных объятиях. Кусок мокрой простыни, свернутой тугим жгутом, прочно связал ему ноги и запястья за спиной. Вывороченные назад руки, словно вздернутые на средневековой дыбе, были готовы выскочить из плечевых суставов.
Арестант даже не сопротивлялся. Сперва его долго били кулаками — по лицу, шее и груди, затем принялись бить ногами. Спустя минуту свитер, брюки и белье были разодраны в клочья. Неожиданно истязатели резко наклонили его вперед, раздвинув при этом ноги, и Макаров почувствовал в заднепроходном отверстии внезапную резкую боль.
Но и это было еще не все. Неожиданно арестант ощутил, что его избитое, окровавленное лицо прикасается к какой-то гладкой и влажной поверхности. Он с трудом разлепил уже отекшие глаза, но так ничего и не рассмотрел. Правда, обоняние сразу же различило резкий,
Еще несколько ударов — и бездыханное тело бывшего майора МВД затолкали под нары рядом с парашей, на так называемый «вокзал».
Макаров провалялся под нарами два дня. Покидать «вокзал» не представлялось возможным: во-первых, не оставалось сил, во-вторых, было очень страшно. Мало ли что придет в голову безжалостным уркаганам?!
И лишь на третий день, почувствовав острый приступ голода и желание облегчить желудок, Дмитрий Иванович осторожно вылез из-под «шконок».
Сокамерники, занятые своими делами, не обращали на него внимания. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, Макаров подошел к параше и опростился. Затем крадучись подошел к двери и, метнув в сторону блатных «шконок» затравленный взгляд, постучал.
— Хочешь из «хаты» ломануться — твое право, — неожиданно прозвучал голос «смотрящего», и Дмитрий Иванович, готовясь к самому страшному, вжал голову в плечи. Впрочем, на этот раз репрессий не последовало, Щукин только предупредил: — Только если нас запалишь — тебе уж точно не жить...
Через несколько часов бывшего милиционера отвели в другую камеру. И спустя десять минут Макаров понял: лучше бы он оставался на прежнем месте... «Малява» об опущенном мусоре, который выломался из «хаты», уже пошла по всем «Серпам».
«Смотрящим» этой «хаты» был грузин Симон, и его ненависть к сотрудникам МВД, пусть даже и бывшим, превосходила все мыслимые и немыслимые пределы.
Сперва Симон заставил Макарова взять в рот свой член. На случай сопротивления в уши несчастного Дмитрия Ивановича были вставлены заостренные спички.
— Еслы укусыш — будэш глухым, — ласково предупредил «смотрящий». — А тэпэр — сасы, «скрыпочка», чтобы я кончыл...
Делать было нечего — перспектива быть зверски избитым выглядела более чем реальной, и потому пришлось подчиниться. Симона сменил его кент Тенгиз, тоже грузин, того — еще один кент, затем — еще... Затем Юрия Ивановича поставили раком и, повесив ему на спину порнографическую открытку, отымели анально. Во время принудительного акта блаженствовал и камерный онанист по кличке Ломоносов (названный так еще на «зоне» за то, что три года проонанировал на «сеанс» картинку с изображением великого русского ученого, даже не зная, кто это такой).
В камере нашлись иголка и тушь, а Тенгиз оказался неплохим «кольщиком». И уже к вечеру под нижней губой «акробата» синели, грозясь нарывом, две разляпистые синие точки; классические татуировки «вафла».
— Жалко, што тушы болшэ нэту, — задумчиво прокомментировал Тенгиз, — мы бы эму на жопа улэй с пчолками накололы... Красыво, правда?
Так продолжалось четыре дня. Удивительно, но всю эту неделю Макарова ни разу не вызвали ни на допрос к следователю, ни на встречу с адвокатом...