Москва. Путь к империи
Шрифт:
Но слух быстро сделал свое дело, разжег огонь страстей, в Москве вспыхнул бунт.
Если верить летописцам, в нем принимали участие двадцать тысяч воинов, простолюдины, боярские дети, купцы, ремесленники. Все они, очень влюбленные в царя, ринулись с тревожным, быстро нарастающим ропотом в центр города, к Кремлю. Там гостей никто не ждал — чудом удалось вовремя закрыть ворота, организовать горстку стрельцов для защиты.
Пентархи собрали Думу на совет, а бунтовщики, в советах не нуждаясь, захватили Царь-пушку, развернули ее в сторону Фроловской башни. По родному Кремлю да из мощной пушки, которая еще по врагам-то не палила, разве можно стрелять? Федор Иванович, не зная, чего хотят возмутители спокойствия, послал к ним на переговоры Мстиславского и Никиту Романовича, а также дьяков братьев Щелкановых. Они
«Бельских-отравителей подавайте сюда!» — крикнул кто-то из толпы, и вся она вдруг завопила грозно: «Бельского! Бельского!»
Дело, которое начал Иван IV Васильевич, поигрывая с неподготовленной толпой в демократические игры, переходило в следующий этап, когда толпа, почувствовав свою силу, становится вдруг слишком уж высокомерной, когда резко завышается ее самооценка, когда она диктует свои условия.
«Бельского!» — ревела толпа, а Иван IV Васильевич мирно почивал в гробу, не догадываясь, с какими трудностями столкнется сын-звонарь в первые дни царствования.
Парламентеры обещали разобраться в важном деле, доложили царю о причине возмущения. Федор наверняка знал, как в подобной ситуации поступил его отец в юные годы. Повторять этот «подвиг» было никак нельзя, и не только захваченная бунтовщиками Царь-пушка являлась тому причиной, но и двадцать тысяч вооруженных воинов, и слабость кремлевского гарнизона, и, главное, душа Федора, незлобная, негрозная, миролюбивая. К тому же он прекрасно знал, что Бельский чист перед ним.
Переговоры продолжились. Толпе предложили компромиссное решение, и она его приняла: Бельского отправили воеводой в Нижний Новгород. Одним человеком в пентархии стало меньше, но это не уменьшило ее влияния на дела страны, а скорее наоборот.
Бунтовщики в своих дерзких воплях не коснулись имени Годунова, родного брата жены Федора Ивановича, Ирины.
Некоторые ученые связывают этот странный факт (Бельского услали, а его сподвижника оставили в покое!) с именем сестры, в которую царь, как известно, был ласково влюблен, оставаясь и в любви своей блаженным — скромная, надо сказать, доля для любого венценосца.
Ирина же в те весьма ответственные для мужа дни «утвердила» союз царя и брата, который, находясь в расцвете сил, еще при Грозном успел зарекомендовать себя как тонкий политик. «Величественною красотою, повелительным видом, смыслом быстрым и глубоким, сладкоречием обольстительным превосходя всех вельмож… Борис не имел только <…> добродетели; хотел, умел благотворить, но единственно из любви к славе и власти; видел в добродетели не цель, а средство к достижению цели; если бы родился на престоле, то заслужил бы имя одного из лучших венценосцев в мире; но рожденный подданным, с необузданной страстию к господству, не мог одолеть искушений там, где зло казалось для него выгодою — и проклятие веков заглушает в истории добрую славу Борисову» [197] .
197
Карамзин Н. М. Указ. соч. С. 297.
Столь суровая и безапелляционная характеристика, данная Н. М. Карамзиным одному из самых ярких деятелей Русского государства, не является единственной и исчерпывающей. Об этом пойдет речь чуть позже. Но весьма нелицеприятная оценка Бориса Годунова содержит в себе немало точных штрихов: именно с таким человеком связал царственную судьбу блаженный Федор Иванович.
Борис Годунов первым делом наказал виновников московского бунта, сослал Ляпуновых, Кикиных и других активных смутьянов в окраинные города, повелел заключить их в темницы. Не очень суровое наказание! За подобные дела на Руси, да и за ее пределами виновных обычно казнили.
В последний день мая 1584 года был совершен торжественный обряд венчания Федора Ивановича на царство. Главными «ассистентами» митрополита Дионисия в этом действии были три человека: Борис Федорович Годунов, Дмитрий Иванович Годунов (дядя царицы) и Никита Романович Юрьев, брат Анастасии. Ни одного чистокровного Рюриковича!
После торжественного обряда в Архангельском соборе Москва целую неделю пировала, веселилась, радовалась. Празднества закончились громадным военным парадом на большой поляне за городом.
Только в сопровождении царя находилось двадцать тысяч пеших и пятьдесят тысяч конных, роскошно экипированных воинов. Стрельцы были одеты в тонкое сукно и бархат.
К слову будет замечено, иностранные авторы, гости Москвы — современники тех событий, дают в своих сочинениях убедительные сведения о положении дел в столице Русского государства после Ивана IV Грозного. В частности, некоторые из них пишут о том, что в Москве в середине 80-х годов проживало всего 30 тысяч жителей, в шесть раз меньше, чем до опричнины. Но тридцатитысячный город не смог бы организовать столь богатые празднества!
В чем же тут дело? Иностранцам вроде бы ни к чему говорить напраслины, сочинять небылицы. Да и Москва, по свидетельству русских летописцев, действительно претерпела во времена Ивана Грозного жесточайшие беды: многочисленные пожары, нашествие Девлет-Гирея, голод, болезни унесли в могилы многие тысячи, десятки тысяч людей. Как же москвичам удалось с такой роскошью отметить восшествие на престол последнего из Рюриковичей? Может быть, царь, бояре и духовенство, выложив все свои сбережения, решили, что называется, удивить мир, выписали из соседних городов людей, нарядили их соответствующим образом?.. Нет, то была не привозная бутафория.
Иностранные писатели, а вслед за ними и некоторые русские историки (вот что непонятно!), описывая Москву в первые годы после смерти Грозного, забывали один важнейший для столицы Русского государства факт: город Москва с самых первых лет своего существования представлял собой сложный социально-политический (единый!) организм с ярко выраженным образующим и организующим Московское пространство центром, расположенными вокруг него «ближними» селами, которые по мере расширения города входили и входят до сих пор в его состав. Находясь на разном расстоянии от «ядра», эти дальние селения связаны со столицей производственными, культурными, военными, административными нитями. Кроме того, все князья, великие князья, цари в той или иной степени участвовали в обустройстве Московской земли и Москвы как ее центра и столицы державы. Даже Иван IV Грозный, относившийся к боярской Москве с прохладцей, а то и с издевкой, а то и со злобой, дал своей отборной тысяче воинов-дворян поместья, расположенные в шестидесяти — семидесяти километрах от города, расширив тем самым «активную площадь» Московского пространства, создав очередное оборонительное кольцо вокруг столицы. В будущем эти поместья перерастут в села, и на их основе родятся города. В середине 80-х годов непосредственно в Москве, в этом образующем и организующем ядре, могло действительно проживать всего тридцать тысяч человек, но в ближайших и дальних окрестностях города, в крупных селах и деревнях, воедино связанных, стоит повторить, многочисленными нитями со столицей, обитали люди (москвичи, между прочим), которые буквально в течение двух-трех лет могли отстроить вновь город теремами да срубами, оживить его, расширить и украсить. Это удивительное свойство самовосстанавливаемости не раз еще поразит иностранных наблюдателей, как было после Смуты или, например, после пожара 1812 года.
Федор Иванович, с любезной улыбкой принимая щедрые дары от счастливых подданных и иностранных гостей, завершил шумные празднества воистину по-царски: он уменьшил налоги, освободил из темниц тех, кто пострадал безвинно от политики отца, и вернул им поместья, выпустил с миром пленных, жаловал саном боярина многих заслуженных людей. Он наградил Ивана Петровича Шуйского великокняжеской частью доходов города Пскова. Но Бельского царь из Нижнего Новгорода не выпустил. Бориса же Годунова, которого почему-то причисляют к друзьям Бельского, Федор Иванович одарил с такой щедростью, что брат царицы Ирины в одночасье стал самым богатым человеком Русской земли, а значит, и самым влиятельным, не нуждающимся более в пентархии. О ней все быстро забыли: Мстиславский, Юрьев и Шуйский превратились в обыкновенных думных бояр, а Борис Годунов стал полновластным правителем крупнейшей восточноевропейской державы при блаженном царе.