Москва. Путь к империи
Шрифт:
Искореженная, изломанная басма с изображением Ахмата валялась под ногами князя, похожего в те мгновения… нет, не на женщину и даже не на избалованное дитя, но на уставшего вконец русского человека: надоело ему дань платить да услужливо кланяться послам и баскакам, ханам и ханшам, басмам и болванам, надоело. Возненавидел Иван III и его соотечественники двухсотлетнее унижение, покорность данников. Надоело. Надоело делать несчастные физиономии, надоело корчить из себя покорных придурков, жить абы как, потому что на иную жизнь — настоящую, полнокровную — был наложен негласный запрет ханами, всегда готовыми изъять «излишки» в свою казну. Двести сорок лет на Руси не желали «излишков», не хотели ничего чрезмерного, ничего слишком хорошего и красивого… Это очень длительный период,
Но действительно ли настала? Хан Ахмат заручился поддержкой Казимира, и эти два врага могли натворить много бед на Руси. Может быть, стоило повременить с топтанием басмы? Примерно так думали свидетели сего акта, с волнением и удивлением наблюдавшие за разбушевавшимся князем. Да, Русь уже в шестидесятые годы XV столетия освободилась от жесткой опеки Орды, что подтверждает монументальный и величественный Успенский собор в Кремле, дерзко воздвигнутый на Боровицком холме. Такое дорогостоящее удовольствие мог позволить себе только народ, освободившийся от психологического рабства, переставший испуганно оглядываться по сторонам из-за боязни наказания за любой самостоятельный шаг. Приглашая в Москву Аристотеля и других мастеров из Италии, Иван III мечтал о великих стройках, о великолепии града Москвы. Не жалея на это средств, он чувствовал, что русский народ окончательно созрел для самостоятельного творчества, для красоты и на ее создание тоже не пожалеет ни сил, ни средств.
Совсем распалившись, топча ногами басму, краснея в гневе, он грозно глянул на всех и вдруг приказал… убить послов, убить гостей в собственном доме, кроме одного, которому он крикнул, еще не успокоившись от тяжкой работы: «Передай Ахмату, что если он не оставит меня в покое, то я с ним сделаю то же самое. Уходи!»
Историю с топтанием басмы не все признают реальной: она слишком не вяжется со сложившимся образом Ивана III, который отличался сдержанностью, мог просчитывать ответные ходы противников, наперед предугадывать возможные последствия любых действий. Таким бешеным и неуправляемым его видели не часто. И не женщины, конечно же, повлияли на то, что он вдруг изломал и истоптал басму Ахмата. Женщинам, кстати, еще предстоит сказать свое слово в этой истории.
Хан Золотой Орды, узнав о случившемся, воскликнул: «Так поступает раб наш!» Он решил сурово наказать ослушавшихся рабов. Только жестокой, изощренной казнью, показательной и массовой, искупали рабы всех стран и времен свою вину, когда проявляли дерзость и своеволие.
Хан решил напасть на Русь вместе с Казимиром с двух сторон и жечь, и грабить, и брать в полон, и цепями тяжелыми оковывать русских и Русь. Литва и Орда изготовились к прыжку.
Русские тоже собирали войска. Союзник Ивана III, крымский хан Менгли-Гирей, напал на литовскую Подолию, отвлек Казимира. Взаимоотношения русского царя и крымского хана говорят о мудрой дипломатии первого. Иван III сумел разными способами привлечь на свою сторону победителя этого отколовшегося от Золотой Орды ханства, натравливал его то на Ахмата, то на Казимира, не суля, в общем-то, взамен великих благ Менгли-Гирею. Крымский хан, надо сказать откровенно, свой союзнический долг исполнял честно, несмотря даже на то, что Москва приютила его брата и врага — Нордоулата.
Иван III, видимо, оттого, что имел в то время большие финансовые средства и располагал крупными людскими ресурсами, дерзнул пойти на риск: надежно защитив границы своих владений вдоль Оки, он послал дружину во главе с Нордоулатом и князем звенигородским Василием Ноздреватым… на Орду! Это был вызов — давно забытый русскими князьями прием борьбы со степняками. Бить противника на его территории, его же средствами, в данном случае используя для налетов небольшие мобильные отряды, — подобный прием часто помогал разным народам мира одолевать своих врагов. Так было, в частности, во время войны Древнего Китая с племенами хунну, когда полководец Ли Му научил китайцев воевать со степняками «по-хуннски» и выиграл важную для народов Поднебесной войну.
Ахмат вывел почти все свое войско из Орды. Остались там старики, дети, женщины — народ небоевой, победить его несложно. Нордоулат и Ноздреватый затем ушли по Волге на юг, чтобы грабить, жечь, убивать всех, кто окажет хоть малейшее сопротивление, — Орду бить надо по-ордынски. Пришел черед русским внушать страх Орде. Иван III явно шел на риск… Но оправдан ли он был? А вдруг Ахмату и Казимиру удастся выиграть войну? Что сделают они с русскими, узнав о злодеяниях Нордоулата и Ноздреватого? Великий князь всея Руси поставил страну на край пропасти.
Хан Ахмат прямиком на Москву не пошел, не решился форсировать Оку с боем и повел войско к реке Угре — притоку Оки. Здесь он рассчитывал соединиться с Казимиром и общими усилиями разгромить войско Ивана, истоптавшего басму повелителя своего.
И тут-то великий князь испугался! Под Новгородом такой решительный и самостоятельный, он вдруг оставил войско во главе с сыном Василием на берегу Угры, а сам вернулся в Москву, расположился лагерем в селе Красном, объявил удивленным согражданам о том, что приехал он в столицу посоветоваться с матушкой, духовенством и боярами (семью свою он предусмотрительно отослал из столицы). Посоветоваться с нужными людьми всегда полезно, но в данном случае это было бессмысленно. Русское войско, стоявшее на Угре, никаких альтернатив не имело — нужно было биться за Русь, за Москву, за Успенский собор. Это прекрасно понимали все, в том числе и Иван III. Но страх — это кратковременное помешательство разума — бывает трагически капризен, налетает на человека подчас в самые ответственные моменты. Кого не посещала неуверенность, на кого не накатывала минутная слабость в самый решающий момент жизни?
Бояре, духовенство и матушка явились к Ивану III, струсившему, сказали в один голос: «Иди смело на врага!» Сын его, призванный отцом в Красное село, отказался покинуть войско, ответив: «Ждем татар. Дождемся и будем биться». Даже родные братья, с которыми он постоянно ссорился, осознали серьезность положения, забыли обиды, решили драться вместе с общим врагом. Иди, Иван, на врага! Деваться тебе некуда, на Новгород ты ходил сам, а на Орду с Литвой идти боишься?
Не сразу принял решение Иван III. Но все же одолел свой страх и окреп в самом желании дать решительное сражение сильному врагу, приехал в войско, расположенное на берегах Угры, за которой уже стояли ордынцы.
Они тоже не спешили начать бой. Их напугала мощь московского войска. Ахмат стал ждать Казимира — вдвоем наказывать рабов сподручнее и веселее, а добычи на Руси хватит на всех с лихвой, торопиться некуда. Разбогатели подданные Ивана III Васильевича, деньги у них появились лишние, храмы они стали строить громоздкие. Почему же не потрясти их карманы, казну?
Прошло несколько тревожных дней. На берегах Угры стояли друг против друга два войска. Русские контролировали широкий фронт в шестьдесят километров и зорко следили за каждым движением опасного врага. То там, то здесь случались мелкие стычки. Разведотряды ордынцев рыскали по берегу Угры в поисках безопасного брода. Воины Ахмата кричали через реку: «Дайте хану путь, будет хуже!» Но куда уж хуже — двести сорок лет дань платить, терпеть ханское хамство, ездить в Орду за ярлыком на княжение в собственной земле! Ахмат с каждым днем становился все грустнее. Казимир не сдержал слово, не пришел грабить Русь. А вид русского войска, меткие стрелы и громогласные пищали пугали не только багатуров, но и самого хана.
Невесел был и князь Иван. Он оказался между трех огней. Казимир мог управиться с Менгли-Гиреем и ворваться в Русскую землю. От Ахмата ждать пощады бессмысленно. Кроме этого есть еще и новгородцы! Походы московского войска нанесли республиканцам неисчислимый ущерб, но ведь часто слабые и обреченные крушили всех, переворачивали вверх дном государства куда более сильные, чем Русь была в 1480 году. Чуть позже, когда закончится стояние на Угре, князь мог бы и посмеяться над собой, но в те тревожные дни ему было не до смеха.