Москва. Загадки музеев
Шрифт:
Ксения пришла домой с работы и застала в душе намыленного мужа, старательно трущего мочалкой промежность.
– Не поверишь, Ксюша, – сказал, разлепляя глаза Петр, – с Геней в бане был!
Реконкиста по-итальянски
На заднем асфальтированном дворе между выведенными из стойл машинами Петра Дивина представили супруге посла Италии. Формально она возглавляла спасательную экспедицию. Это оправдывало присутствие в команде четырех крепких остролицых паладинов с витыми проводками в ушах. Как вылет кречетов от их родимых скал… Прощались с Палосом бойцы и капитаны, сон героический и грубый их ласкал. Стоп, поправился Петр, Колумб – генуэзец, но путешествие организовала соседняя Испания. Мы должны прощаться с Падуей или Римини, чтобы по-итальянски и в рифму…
Среди группы в темных костюмах вольным ландскнехтом выступал Илья в коротенькой кожаной курточке поверх свитерка и перфорированных лаковых туфлях с загнутыми носами. Супруга посла, также выбравшая к юбке пиджак, менее формальный – сиреневый рыхлый, не спускала с цыгана глаз. Илья готовился к официальной встрече и блестел на всех ярусах – волосы набриолинены, цепи на шее и запястьях, перстни, блестящая пряжка под животом.
Петра попросили представить товарища:
– Илья Ангел, кузнец.
Супруга посла протянула руку и сказала с улыбкой:
– Удачно, что с нами ангел-кузнец. Вокруг всегда так много советников, помощников, но я боюсь, что некому будет починить машину, если она заглохнет.
– Позвольте начать сейчас? – Илья повернулся к посольскому лимузину и аккуратно двумя пальцами распрямил погнувшийся флагшток под трехцветным щитком.
К сельскому клубу под вывеской «Сasa di Murano» въехали кавалькадой: два посольских лимузина с дипломатическими номерами, во втором с флажком на капоте ехала супруга посла, и две машины с группой поддержки. Петр ехал в последней вместе с Ильей и каким-то серебрянобородым, с виду профессором. Профессор буркнул свое имя и всю дорогу перебирал бумаги в кожаных папках.
Не успели машины встать, как разом лимузин с флажком окружили паладины. Затем вышел охранник посольства в парадной одежде – треуголка с колышущейся шишкой плюмажа, всюду по черному серебряные гвоздики пуговок и пряжек, пена эполетов и плетенки аксельбантов через грудь, яростно алые лампасы. И поверх всего сбегает снежная лавина лаковой портупеи и на ней валуном огромная кобура. Это для непонятливых – группа вооружена.
– Вы же не сказали, что будут дипломаты, – залепетала встречающая на крыльце девушка, теребя пальцами пуговицы на сером жакете. – Вы же говорили: банкет…
– Не волнуйтесь, – усмехнулся Петр. – Они по горло, до подбородка сыты итальянской кухней. Захотелось попробовать русскую. Вы же все приготовили, что мы обговаривали?
Девушка опустила глаза и метнулась в дверь.
Вышедшего Димарко окружили галдящие итальянцы. Петр в момент разобрался, кто специалисты по культуре, а кто «искусствоведы в штатском» из посольства. При одинаковых темных костюмах их отличали носки. Охрана, советник Аллегри и еще один скромный господин выбрали темные, все остальные являли над лакированными туфлями ярчайшие соцветия и самые вызывающие узоры. Благообразный господин в квадратных очках и черном узком галстуке вырастил на щиколотках кислотные пальмы. Профессор из их машины под коротенькими брюками демонстрировал изумрудное исподнее с розовыми спиралями и сливочными длиннохвостыми каплями, которые в лучшем случае были головастиками. При любом освещении на любом расстоянии носки сигнализировали – здесь гражданские, в них не стрелять!
Димарко повел гостей по залам, показывать свои работы. По дороге Петр глянул в дверь гостиной со столами. Там девушки что-то судорожно переставляли.
– И скатерти! – крикнул Петр в проем и догнал группу.
В мастерской цветные носки остановились перед стеллажами с разноцветными стеклянными кругами. Стекольные лепешки стояли вертикально, как пластинки без конвертов, подобранные по цветам. Гости доставали их, смотрели на просвет, щелкали ногтем по краю и подносили к уху. Димарко горячился и, что-то доказывая, переворачивал образцы, наверно, предъявляя клейма. Цветные носки громко не соглашались. Похоже, им не нравилось качество стекла. И здесь подделка!
Столы носили следы авральной готовности – где-то лежали два ножа, бокалы сбились в испуганные группки, как пугливые болотные птицы. Но пироги, закуски радовали глаз. Димарко не следил за сервировкой, но с поварами поговорил. Заказывая банкет, Петр вспомнил практику Гиляровского. В незнакомом месте тот брал только водку под сургучом с печатью, в такую бутылку ничего не подмешаешь. Вот и Петр заказал дорогого коньяка, его не фальсифицируют, тиражи не те, и несколько бутылок вина по договоренности принес Димарко из собственного запаса.
Салфетки ввернуты в неровные стеклянные кольца. Петр присмотрелся: из многоцветного стекла выдуты кони, конечно же, с едва намеченными крылышками и теплыми свернуты. Здесь не было привычной для Димарко борьбы глухой основы и прозрачной воли. Но местами из крупов лошадей торчали угловатые камешки, как не сбитая после отжига окалина. На них и парили хрустальные кольца над скатертью. Глазу – переливчатая струя, а на ощупь – колючие грани. Ай да Димарко, ай да выдумщик!
Художник дождался последнего усевшегося, звякнул ножом по бокалу и объявил, что стеклянные кольца – подарок гостям.
– Петр? Петр Дивин? – спрашивал человек хорошо за пятьдесят, с мясистым бульдожьим лицом, стекающими к галстуку складками под глазами, вислыми щеками, многочисленными подбородками. Маленькие глаза под припухшими веками светились злым презрением.
Хозяин дома начал с того, что предложил переговорить наедине, но Петр извинился и объяснил, что делать так не желает. Брови на сердитом лице поднялись. Петр отошел к проему, выводящему в вестибюль, чтобы их разговор не слышали итальянцы.
– Я, Аркадий Говоров, владелец Каза Мурано. Каков твой интерес, Петр?
Петр посмотрел в глаза хозяину дома и объяснил тихим, но твердым голосом, что его интерес – Джорджио Димарко:
– Мавр сделал свое дело, мавр может уходить – сказано в Венеции! Джорджио Димарко хочет уехать на родину. Со своими работами из стекла. А его живописные опусы останутся здесь.
Говоров помолчал:
– И никакой огласки?
– Джорджио слава второго Рембрандта не нужна. Мне топить вас нет смысла – огласка ударит и по художнику.
– не боишься меня, умник? – Говоров давно хотел выплюнуть эту фразу.