Мост через огненную реку
Шрифт:
Тем временем крики и свист распространились уже на всю толпу. Все тот же пронзительный голос ввинчивался в уши:
– Так не пойдет, милорд! В нашем славном городе мужчины шуток не боятся! Покраснел – закройся, не позорь Трогартейн!
Ничего не поделаешь – не разгонять же людей плетьми на собственной свадьбе. Придется подчиниться. На глаза навернулись злые слезы, Энтони схватил платок, сложил его вдвое и завязал, зло дергая концы и даже не сообразив, что смутившемуся жениху полагается всего лишь накинуть платок на лицо, а он обмотал голову, как на пожаре. И лишь теперь стыд и ярость нахлынули по-настоящему, да так, что он, вздыбив лошадь, бешено послал ее куда глаза глядят, подальше от всей этой пошлой толпы, от грядущего
Марион рванула галопом, повинуясь – и вдруг остановилась. В наступившей внезапно тишине совсем рядом послышался громкий сердитый, смутно знакомый голос.
– Ну что, повеселились? Не стыдно? Это милорд, что ли, у вас позорит мужчин Трогартейна? – и уже совсем другим, мягким тоном: – Снимите вы эту тряпку, милорд. Это же просто шутки. Глупые шутки дураков.
Энтони со злости так замотал голову, что, как лошадь в наглазниках, видел лишь кусочек улицы перед собой. Он ощупью сражался с тугим узлом, затягивая его еще больше, да вдобавок и Марион нервничала, чувствуя состояние всадника. Наконец, проклятый платок поддался. Рядом, возле головы лошади, крепко ухватив ее под уздцы, стоял мейстер Зандер, каретник – с ним вместе во время пожара Бейсингем спасал людей на улицах, по которым сейчас проезжал свадебный поезд.
– Не сердитесь, милорд, – примирительно говорил каретник. – Дураки и есть. Им лишь бы зубы скалить. Не понимают, с кем и как можно шутить. А обидеть вас никто не хотел, поверьте… Все за вас радуются…
– Я и не обижаюсь, – сказал Энтони, успевший за эту минуту взять себя в руки. – Мне если и следует обижаться, то не на них, а на себя. Порядок есть порядок, мейстер, раз оплошал, надо расплачиваться. Можно вас попросить – проведите мою лошадь, боюсь, я не смогу ехать вслепую.
Энтони расправил платок и накинул на голову. В конце концов, в этом обычае есть и хорошее – теперь никто не увидит его лица. Впрочем, и похабных шуточек больше не было слышно, веселые горожане явно прониклись сочувствием к Бейсингему и наперебой уговаривали снять «фату» – но тщетно. Энтони отшучивался тонким голосом, изображая стыдливую девицу, к вящему восторгу толпы.
Мейстер, однако, что-то почувствовал. Он подошел вплотную и тихонько спросил:
– Что-нибудь не так, милорд? Энтони только рукой махнул.
– Все будет в порядке, – убежденно сказал каретник. – Не может такого быть, милорд, чтобы у вас что-то оказалось не так. Вот увидите, все будет хорошо…
– Вашим бы словам да белые крылья, – вздохнул Бейсингем и выпустил поводья.
Мейстер повел Марион вперед. Гален, смеясь, кинул в толпу горсть серебра и вдруг стремительно перегнулся с коня вбок. Когда он выпрямился, в руках у него быт выхваченный у кого-то бубен. Отдав повод своего коня молодому парню из толпы, Теодор ударил пальцами по тонкой коже и запел. Песня была цыганская – дикая, завораживающая, золотой баритон Галена летел над притихшей толпой, мейстер Зандер отшучивался за жениха так, что вокруг стон стоял от смеха, и у Бейсингема впервые за весь этот тягостный день появилась надежда, что, может быть, все еще и обернется хорошо…
К монастырю они подъехали ровно в срок – часы пробили два. Вот и знакомый двор – пологая лесенка ведет от ворот к церковной лавке, оттуда идет дорожка к дверям храма. Энтони стал на повороте от лестницы к церкви, Рене и Теодор чуть позади, остальная свита расположилась полукругом. Теперь оставалось только ждать.
Казалось, прошло бесконечно много времени, а на самом деле – не более четверти часа, когда послышался стук колес кареты и многоголосый приветственный шум, тут же сменившийся растерянным ропотом. В калитке появилась Сана. Она шла одна, без подружек и даже без монахинь, и платье на ней было не подвенечное, а из простого серого холста. Ну что ж, так он и думал… Конечно же, она выбрала монастырь, а монашку с кольцом не прислала из гордости,
– Ну и правильно! – крикнул кто-то внизу. – Ворона лебедю не пара!
В толпе зашумели.
– Быстро вниз! – шепнул сзади Рене. – Встреть ее на полпути!
Энтони мгновенно понял его замысел. Он сбежал вниз, на середине лестницы подхватил невесту под руку и повел ее нежно, но твердо, не давая возможности повернуться к нему – леди Александра Монтазьен не станет вырываться на виду у сотен глаз, как девчонка из предместья! Сзади тут же пристроились Рене и Теодор. Толпа во дворе, оценив маневр, изменила настроение и разразилась приветственными воплями. Сана явно растерялась, все шло не по правилам, и упустила момент – они уже повернули к дверям церкви, и теперь протест выглядел бы глупо, а выглядеть глупо Александра Монтазьен не согласится. Ай да Рене!
Энтони вскинул голову и, как в бою, ощутил холодную веселую злость. Он должен получить эту женщину, вопреки всему и во что бы то ни стало, и он ее получит!
Вот когда Бейсингем благословил любопытство горожан! Сана могла бы остановить церемонию и вернуть кольцо уже в церкви, перед началом венчания. Но ведь они в монастыре Святого Ульриха, разве этот храм когда-нибудь бывает пустым? А сейчас народу набилось, как на службу в большой праздник, только посередине оставался проход. Их встретили градом приветствий, лишь чуть-чуть более сдержанных, чем во дворе, поскольку в церкви орать во всю глотку не принято. Тем не менее шум стоял такой, что они самих себя не слышали, а кричать Сана не станет, она же аристократка… Да и отец Максимилиан сразу все понял. Он пропустил положенную перед началом обряда паузу, когда священник делает вид, что готовится, а жених с невестой проникаются важностью момента, тут же, с порога, протянул им свечи и начал венчание. И Сана растерялась, упустила время во второй раз, а прекратить начавшийся обряд значило оскорбить уже не жениха, а церковь. На это она не пойдет. Оставался еще один опасный момент, и если она твердо решила, совсем твердо и окончательно… Но об этом Энтони старался не думать.
И вот, наконец, настало мгновение, которого так боялся Бейсингем. Сейчас священник спросит, согласны ли они на брак. Это был последний шанс для невесты – никакие силы на земле не могут помешать ей ответить: «Нет!» Другое дело, что отказать теперь значило дать жениху такую пощечину, от которой тот долго не оправится. Захочет ли Сана так его оскорбить? Она в своем праве, разве его «военная хитрость» – не достаточная причина?
Наконец, в храме наступила немыслимая, звенящая тишина, и Энтони, словно издалека, услышал:
– Дамиан, лорд Бейсингем, герцог Оверхилл, согласен ли ты сочетаться браком с девицей Аделиной де Монтазьен?
Сана, не поворачивая головы, неслышно шепнула:
– Мы заигрались, Бейсингем… Откажитесь!
– Согласен, – торопливо ответил он. И так же тихо, одними губами, добавил:
– Хочешь меня опозорить – твоя воля…
– Аделина де Монтазьен, – продолжал настоятель, – согласна ли ты сочетаться браком с Дамианом, лордом Бейсин-гемом, герцогом Оверхиллом?
Сана на мгновение запнулась, рука ее дрогнула, качнулось пламя свечи…
– Да… – тихо и безнадежно сказала она.
Энтони победил. С этой минуты их могла разлучить только смерть.
Карета медленно пробиралась сквозь ликующую толпу, но шум, свет, радость – все это оставалось снаружи. Оба молчали. Сана упорно смотрела в пол, Бейсингем время от времени быстро взглядывал на нее. Он победил, но у победы был очень неприятный вкус – чтобы не сказать крепче. Молчание становилось невыносимым. Наконец, Энтони взял Сану за руку и тихо заговорил:
– Прости. Мне очень нужно было получить тебя, поэтому я так гнусно себя и вел. Я сделаю все, чтобы ты никогда ни о чем не пожалела.