Мост через огненную реку
Шрифт:
Трое на одного, сильные на слабого – о чем тут раздумывать? Тони выхватил шпагу и кинулся в бой. Сорванцы не были военными – да военные и не стали бы заниматься подобными пакостями – шпагами тыкали, как баба палкой, и мальчик легко их разогнал. Бил плашмя, всего-то два раза и уколол – одного в плечо, другого, из озорства, в зад. Расправившись с недорослями, он протянул руку их жертве.
– Вставай. Драться бы научился, что ли… – грубовато, по-солдатски бросил он спасенному парнишке. – Шпага-то у тебя зачем?
Поначалу мальчик посчитал его ровесником, но когда тот выпрямился и убрал руки от лица, стало видно, что это юноша лет шестнадцати, невысокий и худенький, почти вровень с рослым для своих лет Энтони.
– Спасибо, – смущенно улыбнулся юноша. – Шпага у меня в качестве сословного знака. А драться я не могу. Здоровье, понимаешь… сразу задыхаться начинаю.
– Вот гады! – горячо воскликнул Тони. – Если бы я знал, что они больного бьют, они бы у меня так легко не отделались!
– Да ладно, – махнул рукой юноша. – Стоит ли о них думать…
У него было узкое тонкое лицо, голубые глаза и светло-русые волосы, такие кудрявые, словно бы их наворачивали на папильотки. Тони так и подумал, и его доброе отношение к новому знакомцу несколько поколебалось – в то время завитые щеголи были в Трогармарке не в чести, особенно их не уважали среди военных.
Должно быть, эти мысли отразились у него на лице, потому что юноша рассмеялся.
– Нет, я не завиваюсь. Я от природы такой. Эти тоже… из-за кудрей насмехались. Но не распрямлять же мне их, в самом-то деле!
– Давай-ка я тебя провожу, – решил Тони. – А то вдруг они за углом ждут…
Рене – так звали нового знакомца – жил на той же улице, в небольшом особнячке над крутым скосом холма. Узнав, какая опасность угрожала единственному сыну, родители разохались, засуетились, осыпали его спасителя благодарностями – надо же, такой молодой и такой смелый! – так что его мечты отчасти сбылись. Надо было сказать в ответ: «Не стоит благодарности! Это долг военного!» – или что-нибудь в том же роде, но Тони смутился и лишь пробормотал нечто невнятное. Принцессе-то он знал, как ответить, но эта полная говорливая дама…
Прощаясь, хозяева пригласили мальчика заходить к ним. Будь Энтони чуть постарше, он понял бы, что сказано это было из чистой вежливости – ну что общего может быть у армейского кавалериста с изнеженным отпрыском немолодых родителей, с которого всю жизнь пылинки сдували?! Однако он не был искушен в тонкостях этикета и принял приглашение всерьез.
Осенью, когда они вернулись в Трогартейн, Энтони впервые сопровождал отца, наносившего визиты друзьям. Это было очень интересно, и неприятным оказалось лишь одно: корнету строго-настрого запрещалось участвовать в общем разговоре. Но ведь у него был и собственный знакомый! И как-то раз, воспользовавшись тем, что генерала не было дома, он снова отправился на улицу Почтарей.
Рене он застал в постели. Мать его нового знакомого была куда молчаливей, чем в их первую встречу, и выглядела усталой и расстроенной. Она, хоть их эфемерное знакомство и не предполагало подобных посещений, все же проводила мальчика к сыну. Тот полулежал на кушетке, опираясь спиной на груду подушек. Тони испуганно смотрел на его прозрачное лицо с бескровными губами, не зная, как себя вести и что говорить. По счастью, Рене его понял.
– Чем это у тебя рукав обшит? – он легким движением коснулся руки мальчика. – Весной этого не было.
Лучшего вопроса он задать не мог. Тони знал, что у постели больного положено быть серьезным и участливым, но против воли гордо и радостно улыбнулся.
– Это кант! Я теперь корнет. А после первой кампании стану офицером.
Лед растаял. Мальчик болтал напропалую, вспоминая забавные случаи и армейские байки, пока Рене не засмеялся, наконец. И тут же закусил губу, прижав руку к груди.
– Ты что? – испугался Тони.
– Ничего, уже прошло, – весело улыбнулся Рене. – Не страшно, врач говорит, что это трудности роста. Когда я стану взрослым, будет легче.
– А ты разве не взрослый? – поразился Тони.
– Ну, когда мне будет двадцать, или тридцать… Так что там было дальше с той лошадью?
Энтони считал двадцать лет уже порогом старости, а тридцать… Так далеко он не заглядывал. Мысль о том, что его новый знакомый всю молодость должен провести в постели, наполнила его горячим сочувствием, смешанным со страхом. Тони совсем растерялся – и тут в коридоре послышался бой часов. Четыре часа, очень кстати! Мальчик поднялся.
– Мне пора идти, – и, заметив едва уловимую тень, скользнувшую по лицу Рене, неожиданно для себя добавил: – Знаешь что… я приду завтра, хочешь?
– Конечно, – светло улыбнулся Рене. – Приходи, я буду ждать…
Сгоряча дав опрометчивое обещание, Энтони тут же понял, что взял на себя обязательство, выполнить которое будет трудно. Но поздно, слова уже прозвучали, и теперь отказаться было бы трусостью, а не прийти – предательством.
Назавтра ему удалось выкроить часок и забежать к новому другу. Но на следующий день отец все время был дома, и мальчик не посмел уйти. Весь день он думал о Рене, как тот лежит в своей светлой комнате, уронив книгу на кушетку, и прислушивается к шагам в коридоре. Утром следующего дня, после завтрака, Энтони убежал – по счастью, его не хватились. Но еще через день, едва он вернулся, как на пороге его комнаты появился денщик отца с приказом явиться к генералу.
Отца Тони боялся до дрожи в коленках. Как-то раз в замке он видел, как провинившийся щенок-подросток приближался к псу-вожаку дворовой стаи – стелясь по земле, почти что на пузе, подвизгивая и мелко виляя опущенным хвостиком. Именно с таким чувством самый младший Бейсингем шел в тот день к старшему. Везет Рене – делает, что хочет! И даже взгляд нельзя опустить – отвечать отцу полагалось четко, по-военному, глядя прямо в глаза. Это генералу-то Бейсингему смотреть в глаза – да его взгляда взрослые офицеры не выдерживают!