Мост через огненную реку
Шрифт:
Элизабет Монтазьен, ставшая шесть лет назад королевой Трогармарка, лет с четырнадцати считалась самой красивой женщиной столицы. Взрослея, она все хорошела, и даже бывалые путешественники, объездившие полмира, говорили, что в пределах бывшей Империи не видели дамы прекрасней. Само собой, Бейсингем, как и прочие генералы, принадлежал к числу «рыцарей королевы», но добиваться ее расположения ему почему-то не хотелось. Ни лояльность, ни порядочность тут были ни при чем – ну не притягивала Бейсингема Элизабет, и все тут! Странно даже, ведь он не испытывал неприязни к блондинкам с карими глазами, (впрочем, как и к брюнеткам, шатенкам и рыжим, голубоглазым, зеленоглазым и темно-оким), но не было в королеве той притягательной женственности, от которой мужчины сходят с ума.
Похоже, он оказался не одинок в этой своей отстраненности. Прекрасная Элизабет имела стойкую репутацию целомудренной женщины. Даже записной светский сплетник не смог бы утверждать, что Его Величество украшен собачьим хвостом. Но каков сюрприз: оказывается, прелестная Бетти куда более целомудренна, чем можно предположить! Вот в чем секрет ее недостаточной притягательности – она, оказывается, до сих пор девица. Но как же она оказалась хороша, как невозможно, невероятно хороша!
…А королева смеялась.
– Право, герцог, вам идет удивление – вы так забавны… Налейте вина, только не этого, другого… И сядьте, наконец, мне неудобно на вас смотреть!
– Ваше Величество! – выдохнул Энтони, протягивая ей стакан и устраиваясь на низеньком пуфике так, что их лица были вровень. – Я не понимаю… Как такое может быть?
– Очень просто! Его Величество принадлежит к числу тех, кто охотнее работает на чужом поле, причем плодородным землям предпочитает каменистые. По-видимому, он из тех птиц, что не поют в неволе. А я не желаю, как в известном романе, договариваться с его… гм, «дамой»… и во тьме кромешной занимать ее место. Да и трудновато бы мне при этом пришлось. Я ждала шесть лет и не дождалась. Что ж, если так, то его поле вспашете вы.
На несколько мгновений Энтони превратился в каменную статую, аллегорию раздумья. Слишком уж оглушающими были новости. Леон Третий отнюдь не имел репутации верного супруга, его фаворитки были всем известны – но кто бы мог подумать, что при этом он обходит свою жену? А уж что касается каменистой почвы… Данной метафорой обозначались склонности, за которые во времена Трогара, со свойственным тому времени грубым остроумием, сажали на кол. Но Леон никогда ни в чем подобном не был замечен, изящные юноши не кидали в его сторону томных взглядов…
– Кстати, насчет вашего фамильного мужского средства, – тем временем продолжала королева, – попрошу меня от него избавить. Я не монашка. Трогармарку нужен наследник и, по возможности, не один. Я не собираюсь давать Леону повод развестись со мной.
Энтони покраснел, ибо Элизабет коснулась вещей, говорить о которых было не принято. Действительно, из поколения в поколение лекари семьи Бейсингемов изготавливали айвилу рецепт которой, вывезенный давным-давно с Востока, был фамильной тайной. Семейная легенда гласила, что причиной всему стала связь одного из Бейсингемов, беспутного повесы Эдуарда, с монахиней. Та забеременела, дело вышло наружу. Король помиловал провинившегося герцога, для Эдуарда все ограничилось временным удалением от двора и церковным покаянием. Но его подруге пришлось куда хуже. Священный Трибунал, не в силах заполучить виновника позора, отыгрался на ней. Монахиня исчезла. Мучимый совестью и запоздалым раскаянием, Эдуард употребил все связи, истратил уйму золота – и ничего не добился. А ведь ходили слухи, что в таких случаях женщину, оскорбившую церковь, замуровывают в монастырской стене…
Тогда-то Эдуард и дал клятву – никогда не причинять женщинам подобных неприятностей. Он слышал о некоем восточном средстве: если мужчина выпьет глоток за несколько часов до того, как пойдет к даме, та будет в полной безопасности. Один из его лекарей отправился в Дар-Эзру и действительно привез оттуда рецепт. С тех пор айвила надежно предохраняла любовниц Бейсингемов от нежелательной беременности… впрочем, и от желанной тоже. Есть ведь и такой способ выйти замуж.
– Как скажете, Ваше Величество, – слегка поклонился Энтони. – Если этим я могу вам послужить… Сегодня я пил ай-вилу. Значит ли это, что наше свидание закончено? Ваше злодейское вино все еще бродит в моей крови. Неужели король так безнадежен, что его не расшевелил даже этот напиток?
– А почему вы решили, что я стану тратить на короля фамильное женское средство Монтазьенов? – расхохоталась королева. – От обязанностей своих я не отказываюсь, но помогать ему не намерена.
– Кстати, на будущее: мне помогать не надо! – внезапно рассердился Энтони. – Я прекрасно обхожусь без подобных зелий. Если хотите, могу вам это доказать хоть завтра.
– Успокойтесь, герцог, – Элизабет смерила его взглядом и снова рассмеялась. – Я не сомневаюсь, что вы не посрамите оверхиллских быков. Просто мне захотелось почувствовать себя героиней романа: чтобы была тайна, маски, чтоб моим рыцарем владела безумная страсть. Вы мне еще сто раз все докажете! Через три дня, кажется, назначена большая охота? Вот и прекрасно! Дела не позволят вам принять в ней участие… – она взглянула на герцога с неотразимым лукавством: уж что-что, а то, что никакие дела не могли заставить Энтони Бейсингема отказаться от участия в охоте, было общеизвестно. – Ну, а я внезапно почувствую себя нездоровой. Надо же хоть немного соблюдать приличия! А теперь идите сюда. Я не собираюсь тратить свое вино ради удовольствий какой-нибудь фрейлины.
…Само собой, их связь недолго оставалась тайной. Через месяц о ней знали все. Никто не удивился и никто не осудил. Действительно, не иметь любовника было для дамы вроде как бы и неприлично, ну а то, что королева выбрала Бейсингема… так было бы странно, если б оказалось иначе. Монархам приличествует самое лучшее.
Правда, требование королевы отказаться от фамильного средства стоило Энтони долгих колебаний. С одной стороны даже лестно, что в наследнике престола будет течь кровь Бейсингемов. С другой – в этом случае он неминуемо окажется в самой гуще придворных интриг, которых терпеть не мог. Ну, а с третьей – если он станет пить айвилу и Элизабет об этом догадается… Тогда их связи конец, этого она не простит, а он еще и приобретет в лице королевы врага, вместо того, чтобы приобрести друга. И едва ли король оценит его благородство.
В конце концов, измученный столь непривычным для себя занятием, как размышления, Энтони махнул рукой и решил отказаться от айвилы – и, как оказалось, всем его сомнениям цена была медный грош. Вот уже год они были в связи, а наследник так и не появился. Энтони написал по этому поводу сонет «Как суетны тревоги», тайный смысл которого понимал только он сам, ибо в подробности своего романа с Элизабет не посвящал даже Рене. Маркизу не нравилась эта история, он все более явно тревожился, но пока молчал, и Бейсингем был ему благодарен, так как прервать эту связь было и не в его возможностях, и не в его силах. Давно прошло то время, когда Элизабет оставляла его равнодушным. Теперь он и без всякого вина считал дни до очередного свидания, и их связь нисколько не приедалась изысканному лорду.
Вот и сейчас, едва Бейсингем вспомнил о королеве, как его охватило жгучее нетерпение. А до Трогартейна еще не меньше пяти дней пути! Да, не зря на востоке говорят, что труднее всего дорога домой…
Энтони пытался обуздать воображение – и не мог. Элизабет была перед ним, как живая, в том самом любимом домашнем платье со множеством застежек, которое так долго и трудно снималось и которое он каждый раз клялся разорвать в клочки. Он гнал Марион галопом, надеясь, что бешеная скачка выбьет лишние мысли из головы. Горячий ветер пах травой и конским потом – и вдруг пахнул восточным благовонием, тем, которое так любила Элизабет, и явственно окликнул ее голосом: «Тони!»