Мост через огненную реку
Шрифт:
– Терри, ты хочешь сказать, что перепил Амарильо?!
– Знал бы ты, как я перед этим поужинал! Пока он еще что-то соображал, мы обсуждали меры безопасности. Ну, а потом я между делом поинтересовался, зачем, имея такого военачальника, как Энтони Бейсингем, понадобилось звать меня. Он был уже даже и не пьян, а… Но говорить еще мог… кое-как. Подробностей придворной интриги он, конечно, не знает, а в том, что касалось его конторы, дело обстояло так. Им велено было следить за тобой от самой тюрьмы и, когда ты где-то остановишься надолго, доложить во дворец. Ты пошел сначала к своему приятелю – но там меры приняли заранее, сообщили привратнику, чтоб не вздумал пускать дворянина-оборванца, который придет якобы к его господину, потому что он наводчик шайки грабителей… Затем ты отправился к своему дому, побродил внутри, потом уселся на крыльце. Один из шпиков побежал докладывать, что птичка сидит на веточке, а второй остался караулить. А они ведь тоже пробродили целый вечер, замерзли… Ты, конечно, замерз больше, но и им было не сладко. Второй решил: а куда ты денешься ночью, босой – и пошел выпить пива. В эту-то щелку вы с герцогиней и проскочили. Он вернулся, видит – никого нет, понял, что за тебя шкуру живьем снимут, и ударился в бега. Ха, они ведь решили, что этот тупорылый с тобой заодно, взбудоражили весь город, искали его две недели, пока не нашли, наконец… Но куда интересней другое: вместе с тем шпиком, что побежал во дворец, вернулся королевский адъютант с каретой, а когда увидел, что тебя нет, так перепугался – шпик думал, его прямо на месте удар хватит. И я более чем уверен, что и пожар был подстроен, да и все остальное не просто так. Тебе явно должны были показать, что идти больше некуда, и тогда уже спасти, обогреть и приласкать, и в таком виде предъявить свету. Судя по усилиям, затраченным на эту интригу, ты ей очень нужен, причем нужен тихий, покорный, жмущийся к ногам. Зачем?
– Тебе объяснить? – равнодушно пожал плечами Энтони.
– Ты полагаешь, мне это не известно? Когда я сюда ехал, только тем себя и утешал: надеялся, что ты просто удрал, потому что не хочешь, чтобы тебя в постель на цепи тащили. Но насколько я знаю женщин, – Гален мечтательно улыбнулся, – покорные любовники у них не в цене, а уж в покорном генерале и вовсе нет смысла. Самое интересное – тебя ищут до сих пор, господин Амарильо поднял на ноги всех своих осведомителей, каждую неделю докладывает во дворец о результатах и опасается, что неудача может стоить ему головы… Тони, что с тобой?
Бейсингем не видел себя со стороны, но понимал, что когда от ужаса нечем дышать, то хорошо выглядеть невозможно. Он жестом попросил вина, Гален дал ему глотнуть и снова опустил на подушку.
– Ну вот, – продолжал он, – это то, что я разузнал. Если бы все было так… знаешь, я на все плюнул бы, проиграл войну, сдал Трогартейн, а потом отдал вашу королеву отряду эз-рийских пограничных стражников, по паре десятков в день, чтобы ей уже никогда никого больше не хотелось. Не смотри на меня так: я выиграл для эмира Дар-Эзры четыре кампании, получил из его рук золотую саблю и титул паши. Я, конечно, наемник – но не до такой же степени!
Темные глаза гневно сверкнули, Гален вскочил и несколько раз прошелся по комнате, успокаиваясь.
– Но когда я увидел тебя сейчас, то понял, что эта песенка так просто не поется. Ты там не в дворянской камере сидел, и если заговор тут и ни при чем, то есть что-то другое, и очень серьезное, не любовная история… Так что с тобой было?
– Не знаю, – тихо, почти без голоса, проговорил Бейсингем. – Спрашивали о заговоре… Я признался во всем, а меня вдруг отпустили… Я так ничего и не понял.
– Ты? Признался?! В том, чего не делал?!! Энтони кивнул и отвернулся.
– Да что ты губы кусаешь! – внезапно рассердился Теодор. – Хочешь плакать – так плачь! А то привык всегда быть самым сильным…
– Куда там… – задыхаясь от прорвавшихся наконец слез, зашептал Энтони. – Это я думал, что сильный… а на самом деле… только хвост распускал… кинули на пол и ноги вытерли… а я ничего не смог… совсем ничего… а теперь что же из себя изображать…
Душа, покинувшая его в Тейне, вернулась на место, и он не знал, что хуже – с ней или без нее, потому что выносить теперь еще и эту боль… Бейсингем плакал, а Гален ходил по комнате, затем, ругнувшись, сел на постель и обнял его.
– Тони… – Теодор старался подавить тревогу, но она все равно прорывалась. – Тони, родной мой! Ну что ты… Неужели все на самом деле так плохо?
– Куда уж хуже… – слезы кончились так же внезапно, как и начались, и теперь Энтони был безнадежно спокоен. – Лучше бы я погиб там, в Трире… или на пожаре…
Гален пружинисто поднялся, налил вина, почти силой заставил Энтони выпить и резко, тоном приказа, велел:
– Рассказывай! Все, что с тобой было. Все, что помнишь, каждое слово, каждый способ пытки, что за чем и в каком порядке.
– Нет, – выдохнул Бейсингем. – Это – нет!
– Тони, – Гален снова сел на постель. Теперь он говорил тихо и отчетливо, но так, что у Энтони тревожно сжалось сердце. – Тони, ты не знаешь, что происходит. Здесь, у тебя, это не чувствуется. Я не хотел тебе говорить, но придется… Над вашим городом тьма. Во дворце светят сотни свечей, но когда в него входишь, становится темно в глазах и трудно дышать. К вам подошло что-то страшное, и похоже, что одним из первых с этим ужасом столкнулся ты. Так что плачь, кричи, кусай пальцы, но ты должен мне обо всем рассказать. Может быть, по почерку мы сможем понять, с кем имеем дело. Я кое-что знаю о таких вещах. И еще одно, Тони… – Теодор положил Бейсингему руку на плечо, – только рассказав обо всем этом ужасе, ты сможешь от него освободиться. И только освободившись, поймешь, что делать дальше. По-другому никак, по себе знаю… Да ты ведь и сам это знаешь, иначе не стал бы тогда на берегу слушать мои откровения…
Он замолчал, но по-прежнему сжимал плечо Энтони. Бейсингем молчал, молчал долго. Потом безжизненным голосом сказал:
– Ничего я такого не знаю. Я просто пожалел тебя тогда. Но если ты считаешь, что так надо… Терри, эта пытка будет на твоей совести…
– Хорошо, пусть на моей, – согласился Гален.
– У тебя есть водка?
– Тайтари…
– Давай!
…Через час все было позади. Энтони лежал, уткнувшись лицом в подушку. Гален, сидевший на постели, вытянул ноги и легким движением поднялся.
– Ну ладно, генерал Бейсингем, хватит страдать. Мало воды – засуха, много – потоп.
Энтони поднял голову. Таким он Галена еще не видел. Углы губ приподнялись в мрачной усмешке, суженные глаза глядели вдаль, за окно, где в темном воздухе медленно кружились хлопья снега, кулаки сжаты так, что вздулись жилы.
– Терри, – окликнул он друга.
Гален тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и налил вина – серебряная цепочка на смуглой руке дрожала, и вино выплеснулось на стол. Генерал постоял несколько секунд, снова присел на постель, протянул Бейсингему стакан.
– Я тоже человек, – сказал он в пространство. – Ну да ладно… Теперь я вижу, что был прав, но вопросов все равно больше, чем ответов. То, что это не трогарские пыточные умельцы, я понял сразу. Во всех западных странах, которые я знаю, все просто: там пугают, жгут, уродуют, и ни в одной из этих тюрем с тобой бы не справились, убили бы, но не справились. Судя по тому, что ты рассказал, палач был тайский. Но вот кто им руководил… – он замолк, призадумавшись.
– Что ты имеешь в виду? – Теодор промедлил с ответом, и Энтони нетерпеливо стукнул кулаком по стене. – Да не говори ты загадками!