Мост через огненную реку
Шрифт:
Третью причину она не назвала, но цвет лица Красавчика ей очень не нравился. Что-то рановато у него румянец прорезался.
– Вы опасаетесь, что из-за меня… Резонно! – мертвым голосом сказал Бейсингем.
Эстер хмыкнула яростно. Ей вдруг надоело сдерживаться, и она швырнула кочергу прямо в камин, вызвав к жизни ворох искр и получив в награду быстрый удивленный взгляд Энтони. Ладно, хоть что-то живое в нем промелькнуло…
– Вы меня с кем-то путаете, милорд. Я сроду никого не боялась, и бояться не собираюсь. Просто любопытство, знаете ли… Мне, например, хотелось бы понять, почему герцога Оверхилла, лучшего военачальника Трогармарка и сердечного друга королевы, вышвырнули из тюрьмы в одной рубашке и босого. Одно из трех: либо за вами следили, либо вас сейчас ищут по всему городу… либо не ищут! И мне хотелось бы знать, какое из трех предположений правильное. Сегодня вечером я буду у королевы. Если за вами следили, она уж как-нибудь да проговорится, что знает, где вы. Если вас ищут, она, вероятно, будет встревожена. Если же нет – значит, нет.
– Простите. – Бейсингем на мгновение закусил губу и закрыл глаза. – Поверьте, я не хотел вас обидеть. Если вы что-то узнаете… Я ведь так и не понял, что это было. Посадили, как жука в коробочку, без цели и смысла… потом так же выбросили. Зачем, почему? Кстати, а что случилось с моим домом?
– Самая простая вещь. После вашего ареста к вам пришли с обыском. Слуги, естественно, оказали сопротивление, солдаты взломали двери и прорвались силой, арестовав всех, кто был в доме, за сопротивление властям. Ну, а когда все ушли, сами понимаете – пустой дом, взломанные двери… Через час там было полно «детей ночи». Должно быть, кто-нибудь из них и заронил огонь… Кстати, я бы посоветовала сообщить в
Оверхилл, что вы живы, чтобы они не надеялись на подарки по случаю перемены владельца.
– Да, разумеется… – снова кивнул Энтони.
Герцогиня вернула поднос в прежнее положение и положила на него лист бумаги и письменный прибор. Бейсингем оценил ее доверие и, сам себе удивляясь, ухитрился не посадить на постель ни одной кляксы. Он был краток: жив, все в порядке, пользуется гостеприимством герцогини Баррио. Следует прислать тысячу фунтов золотом немедленно и двенадцать тысяч в течение месяца должен привезти управитель. Когда он передал герцогине готовое письмо, та положила на поднос другой набор: довольно грязный лист бумаги, грубое перо и дешевые фиолетовые чернила.
– А теперь пишите на этом листе, что вы живы и чтобы выдали подателю сего две сотни меберских шиллингов.
– ?! – На лице Бейсингема отразилось удивление, и герцогиня, поощряя проявление хоть каких-то чувств, старательно рассмеялась:
– Тоже мне, генерал! Вам только деревянными солдатиками командовать! Две сотни меберских шиллингов – не деньги, ваш управитель даст их любому оборванцу за одно известие о том, что вы живы. Что же касается тех, кто еще увидит это письмо… то работой мы королевскую стражу обеспечим: пусть просеивают Вшивый замок и бреют всех его обитателей. Как вы только войны выигрывали, если не понимаете таких простых вещей! Если сыщики красотки Бетти вас упустили, то мы поводим киску за тряпочной мышкой!
– Вы правы, сударыня. Я, действительно, поглупел. Это от недостатка сладкого в рационе.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнула Эстер, когда Бейсингем передал ей второе письмо. – В зависимости от того, что я услышу сегодня вечером, я отправлю либо то, либо другое. А вы спите и ешьте, сладкого я пришлю. Если крошка Бетти знает, где вы, силы могут понадобиться уже завтра.
…Поздно вечером Эстер снова вошла в комнатку на третьем этаже, одетая в придворное платье. Зрелище было то еще: герцогиня специально заказывала туалеты для дворца такими, чтобы они оттеняли ее специфическую внешность.
Сейчас на ней было платье темно-желтого цвета, с несоразмерной пышности подолом и умопомрачительными пунцовыми лентами, как раз той ширины, которая была не просто безвкусна, а чудовищна. В вырезе декольте поблескивало рубиновое колье.
Герцогиня присела на край постели и слегка тряхнула дремлющего гостя за плечо. Днем Барбара поработала над внешностью Энтони: привела в порядок руки, причесала его и подстригла бороду. Теперь герцог выглядел вполне пристойно. Но даже в полумраке было видно, как блестят у него глаза, а легкий румянец на скулах превратился в яркие пятна.
– Могу сказать, что вы не зря прячетесь, милорд! – изрекла Эстер, протягивая ему черный кожаный шнурок. – Кстати, ваша монетка… И еще кстати: как вам мой туалет? Только не надо врать во спасение, Бейсингем! И не вздумайте говорить, что лучшая одежда женщины – это нагота, на такое имел право только Рэнгхольм…
– Если вам и вправду нужен мой совет… – слегка замялся Энтони, – то я бы уменьшил объем вдвое и сделал ленты в три раза уже. И рубины тут не годятся, сюда просятся гранаты…
– Совершенно верно. Вижу, что разум ваш по-прежнему ясен. Я вообще-то подумывала надеть изумруды, но тогда Бетти поняла бы, что я ее презираю, а так она считает, что у меня нет вкуса, и пусть себе… Итак, к делу: я просидела с Ее Величеством весь вечер, и она не удостоила меня ни одним взглядом против обычного рациона. Однако казалась слегка взволнованной. Какая-то мысль ее гнетет. Я думаю, уж не беспокойство ли это за судьбу одного красивого генерала. Я вас порадовала, Бейсингем?
– Черт! – вырвалось у Энтони.
– И это все? Продолжайте, вы меня не смутите… Облегчите душу, дитя мое… Вы ведь надеялись, что вас оставят в покое, не так ли?
– Надежды умирают первыми, – мрачно сказал Бейсингем. – Похоже, мне и завтрашний день предстоит провести в постели.
– И не только завтрашний, – герцогиня взглянула на Энтони и быстрым движением положила ему руку на лоб. – У вас жар, Бейсингем. И немаленький.
Месяц спустя он вынырнул, наконец, из мешанины безумных снов, приступов кашля и еще более жестоких приступов ужаса. Почему-то в бреду ему все время виделся Далардье, но чего он хочет, Энтони не мог понять, потому что при первых же звуках этого голоса начинал кричать, и тут же его накрывало такой болью и удушьем, что становилось ни до чего. Нет, он не будет упорствовать, он сделает все, что скажут – вот только никак не понять, чего от него хотят. Почему пытка начинается раньше, чем задают вопрос, ну почему? И каждый раз ему казалось, что за всем происходящим наблюдает Элизабет. Последнее, впрочем, не было чем-то невозможным. С нее станется.
Однако на деле все было не так уж плохо. Иногда стены переставали кружиться и падать, и тогда Бейсингем вспоминал, что Далардье здесь нет. Это могло бы порадовать, если бы он был способен радоваться. Остальное неважно, а эту проклятую присягу он принесет, надо было сделать это сразу, не ломаться, как девица перед первым свиданием, и все было бы хорошо. Все будет хорошо и теперь, если только не вспоминать… Но не вспоминать не получалось, снова начинался бред, а в бреду нигде, кроме Тейна, он не был, и за месяц болезни все, что с ним там происходило, впечаталось намертво, сводя с ума однообразием повторений.
…Но теперь Тейна больше не было, и стены стояли на месте. Вокруг был серый дневной свет, в окна с частым переплетом бился тяжелый зимний дождь. Заметив, что он очнулся, какая-то женщина, сидевшая рядом, улыбнулась и прижала палец к губам, показывая, что следует молчать. Впрочем, говорить ему и не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось.
Ближе к вечеру появилась герцогиня, отослала сиделку за какой-то надобностью и присела прямо на постель.
– Вам везет, сударь – сказала Эстер. – Вы прошли по самому краю. Теперь все будет хорошо. Вы слышите меня, Бейсингем?