Мост через время
Шрифт:
Роберто кончил школу офицеров запаса, подал рапорт о зачислении в школу летчиков. Был принят; да и как его не принять – отличное здоровье, образование, уважаемая семья… Но летчиком он тогда стать не успел: дела у австрийцев на фронте шли неважно, не до авиации им было (ее в то время, напомним, мало кто признавал серьезной военной силой), и тысячу лучших слушателей офицерских училищ, в их числе кадета Бартини, досрочно отправили в окопы, в пехоту. Роберто попал в Буковину.
И если он когда-нибудь все же мечтал о воинской славе, то очень скоро от этих мечтаний ничего не осталось. Его ждали не рыцарские приключения и подвиги, а грязь, бессмыслица, от которой всегда особенно страдают люди, подобные Роберто: все-то на свете им надобно понять, обо
– Почему не отдаете честь?
– Свою надо иметь! – сдерзил кадет и успел выхватить пистолет быстрее, чем лейтенант. Не успел только сообразить, что никакая сила, кроме разве что чуда, не спасет теперь и его от скорого военно-полевого суда.
Чудо, однако, произошло. Отсидев ночь под стражей, утром кадет услышал свист, визги, крики, конский топот – это шли лавой казаки генерала Брусилова. Дверь подвала гауптвахты оказалась незапертой, часовой исчез. Роберто выбежал на улицу местечка прямо навстречу смуглому молодцу на лошади, с пикой и шашкой. Бросок в сторону, буквально из-под копыт, плашмя на землю, как в футболе, – вот и уроки тренера Карло пригодились! – и молодец проскакал мимо… Невдалеке наступала цепь русской пехоты.
Пленных рассортировали, офицеров отдельно построили в каре. Молодая красивая дама в косынке сестры милосердия, сидя в открытом автомобиле, обратилась к ним по-французски. Роберто переводил ее слова соседям: «Мы надеемся, что с нашими людьми
у вас будут обращаться так же гуманно, как мы с вами…»
От Галиции до Дарницы, что под Киевом, все колонны шли пешком, и офицерская пешком, только заболевших сажали на телеги с соломой. Было тяжело, все это казалось унизительным, и красивой даме в косынке Роберто желал такого, чего в глаза не пожелал бы. Однако впоследствии он вспоминал этот трехнедельный переход с благодарностью судьбе: уже за эти дни в селах и городах по дороге он получил представление о новой для него стране, какого не получишь, глядя из окна вагона.
В Дарнице им подали эшелон, но тоже неторопливый, поэтому дальнейший путь занял еще больше месяца. Зато уж через всю Россию, с запада на восток. Сначала до Иванова; там – отдых, баня, медосмотр, и – дальше… Наконец объявили, что пункт назначения – берег Тихого океана.
Край света… Но некоторое представление о нем Роберто имел (сочиняя в детстве героическую историю рода ди Бартини, отправил на восток гигантские парусники, покинувшие Атлантиду, когда она тонула; правда, так далеко атланты у него не заплыли – пороху у юного автора не хватило и всполошенный барон Лодовико помешал) и теперь поставил себе задачу быстрее освоиться в новых условиях. Мало ли, что еще его ждет!.. На долгих остановках, пока пройдут встречные эшелоны, он все легче объяснялся по-русски с местными жителями, заметил и сам себя поздравил с этим, что, например, в Казани люди говорят не совсем так, как в Киеве и Туле, в Омске – не совсем так, как в Екатеринбурге… И одеваются кое-где по-своему; запомнились ему марийцы – изяществом, с каким они носили самодельную плетеную обувь, лапти. Несмотря на его высоко когда-то оцененные доктором Бальтазаро и гимназическими преподавателями успехи в географии, он впервые почувствовал обширность земли – увидев Волгу, мягкие Уральские горы, где, он знал, добываются руда и красивые камни, Иртыш, Енисей, Лену… Мосты через эти великие реки казались ему бесконечными, перестук колес приглушался, падал далеко вниз, где над серой водой медленно скользили птицы, еле различимые сверху.
Я ему говорил: «Положим, Роберт Людовигович, мосты там и высокие и длинные, но все же не настолько!» Он усмехался: «Наверное. Я просто вспоминаю…» Тайга волнами выходила из-за горизонта, и ей тоже конца не было…
Такие природные богатства – и такая бедность населения! Он ничего еще в то время не понимал в экономике, но это противоречие само в глаза бросалось… Скудные плоды своих трудов выносили на станциях к эшелону тихие женщины, совершенно не похожие на шумных, полных самоуважения торговок на юге Европы. Кто вынесет десяток яиц вкрутую, кто горку картофельных лепешек на салфетке и совсем хорошо, если вареную курицу. Несли пучки бледно-зеленых стебельков со слабым запахом лука, миски с желтыми комочками в воде – их здесь называли серой, жевали ее, как американцы жуют резинку. Продавали молоко стаканами из влажных, прохладных глиняных горшков. Солдаты-охранники не мешали этой торговлишке, жалели не то пленных, не то больше своих соотечественников, – нарушали приказ никого не выпускать на станциях из вагонов, отворачивались, уходили в конец состава. Денег у австрийцев было мало, обмен шел главным образом натуральный: на шапку, ножичек, фляжку… В Тюмени за складной ножик Роберто в котелок шлепнули жидкой пшенной каши, осторожно отмерили ровно ложку, ни капли сверх того, подсолнечного масла. Под стекавшие капли подставляли миску.
Лагерь их оказался под Владивостоком. Пленных офицеров работой там не утруждали, вся их забота была обслужить самих себя. Времени у них оставалось вдосталь, и за четыре года Бартини изучил русский язык уже как следует. Читал газеты; в них ему стали попадаться статьи, подписанные хотя и разными фамилиями – Вильям Фрей, К. Иванов, В. Ильин, Б. В. Куприанов, – но стиль их выдавал одного автора. Выяснилось, кто этот автор: Ленин, лидер русских социал-демократов, большевиков.
Среди пленных и среди солдат охраны тоже обнаружились социалисты, и Роберт (русские называли его Роберт, а не Роберто) с ними познакомился…
И опять полоса неясностей, противоречий в превращениях «его милости». Логика в них ощущается, но далеко не железная: четыре года условия жизни были одинаковыми для сотен пленных, а превращения выпали на долю едва ли не одному Бартини… «Набрался барон социально чуждых идей!» – определил это тогда один из его солагерников, венгр Ласло Кемень.
Чушь. Кемень, ставший потом другом Бартини, сам пожалел о сказанном, сам напомнил об этом, когда они вместе добрались до Италии, получили партийное задание вести в Милане политпросветшколу для венгров, покинувших родину после свержения там советской власти.
Никогда Бартини ничего не «набирался», все узнанное подвергал своему жесткому, жестокому анализу. И не всегда занятая им позиция оказывалась верной, однако легко он ее не занимал и не покидал.
Лично его судьба не обездолила и в лагере, причем даже в сравнении с судьбами других пленных офицеров. Титул, богатство и там давали ему преимущество. Кроме того, Роберто знал, что рано или поздно, вернувшись домой, сможет опять заняться чем его душе будет угодно, ничуть не поступаясь совестью, высокими принципами во мнении людей своего прежнего круга. Следовательно, не под воздействием одних только лозунгов, испытанных несправедливостей и тем более не по воле случая он принял тогда социалистические идеи. И в Италии потом, при множестве в то время политических течений в стране, он едва ли просто потому, что попал в одно из этих течений, примкнул не к реформистскому, а к революционному крылу социалистической партии. Когда же один из левых лидеров, Амадео Бордига, большой мастер выступать на митингах, проявил себя как сектант, Роберто, прежде сблизившийся с Бордигой, оказался не с ним, а с Грамши. Может быть, в те годы, на едва начавшемся новом этапе своей жизни, он принимал решения больше по интуиции. Сейчас этого уже не узнаешь, но, наверное, было так. Как и потом, снова в России, он на первых порах лишь интуитивно разбирался в людях и событиях. У одних, например, читал в глазах: «У меня ничего нет, но это неважно. Зато у нас есть все!» – а у других, случалось: «У вас ничего нет? – ну и черт с вами, обходитесь как вам угодно… А у меня должно быть все!»
Причем второе настроение со временем взяло верх над первым. После разговора у Д. Ф. Устинова о транспорте, хотя Бартини все тогда понял, он тем не менее побывал у одного из транспортных министров. Тот сделал вид, что с трудом вспоминает, о чем идет речь, потом подошел к окну, поманил туда Бартини:
– А теперь меня выслушайте, я вам реальное положение обрисую. Я езжу на «Чайке», вы – на «Волге», так? Вон, смотрите, кто-то приехал на «Москвиче». А вон те – на трамваях ездят или, пожалуйста, могут на собственных ж… Ну и черт с ними!