Мосты
Шрифт:
Когда ребята вернулись к костру, там уже толпилось много народу старики, женщины, дети. У всех в руках были узелки, из которых выглядывала пасха с яичком и квадратиками брынзы и крашенки — зеленые, пунцовые, рябые. Теперь Жику предстояло удивить народ. Он извлек ракетницу, зарядил и вскинул ее, целясь в крест над колокольней. Огненная полоса, рассыпаясь, рассекла небо и осветила полсела, подлесок у опушки. Сначала женщины было испугались и отшатнулись от костра, но потом им понравилось, и они придвинулись поближе к огню. Одна ракета чуть не упала на дом звонаря. Народ закричал, и звонарь, торопливо выскочив на паперть, побежал с кадилом в руке к домику, крытому соломой. Но забавная штука ракета: когда искры, кажется, вот-вот коснутся соломы, они мгновенно гаснут, и вместо ослепительной россыпи остается в небе только черное пятно, а село и подлесок тонут в темноте, которая кажется еще непроглядней после недавней вспышки.
Пламя костра вздымалось выше кладбищенских деревьев. Иногда к костру подходил кто-нибудь, ворошил огонь, и остальные отступали назад. Те, кто потерпел ущерб в эту ночь — лишился плетня или чего другого, — может, и не очень радовались, глядя, как пламя пожирает добро. Но никто не выказывал досады. Уж так заведено в наших местах: что попало в пасхальный костер, тому уже не миновать своей участи.
Вдруг по толпе пронесся шепот, и все устремились на паперть, к церковным вратам. Говорили, что садами в церковь шел батюшка. Кто-то его видел. Возле костра остались лишь те, кто его разжег. Тодерикэ и Шику держались вместе. Вдруг словно из-под земли перед ними вырос Никэ. Оказывается, и он был здесь с самого начала, но держался в тени, чтобы не попасться на глаза старшим и не получить нагоняй. Мальчики не отходили от костра до самой зари.
Из конца в конец села прокатилось петушиное пение, и в ту же минуту церковь окружили сотни людей со свечами в руках. С пением, зажигая друг у друга погасшие свечи, обошли церковь. Дочери Негарэ — Виктория и Вероника — подбежали к костру и зажгли свои свечи.
— Жалко, что у нас нет свечек! — с огорчением произнес Тодерикэ.
Но все равно они с Жику увязались за девушками, смешались с толпой, которая уже второй раз обходила церковь. Мальчики норовили поддержать рукой толстые свечи девушек из зажиточного двора, в котором, пожалуй, ульев полтораста. Но в этот час никто, наверно, не судил о хозяйстве по свечам.
— Смотри, приходи к карусели, — сказал Тодерикэ Вике отчетливо, словно приказывал. Неважно, что качели в школьном дворе и можно попасться на глаза директору. Год-два назад он бы еще стеснялся. Но теперь до школы ему нету никакого дела.
Девушка не ответила ни да, ни нет. Но по тому, как она шла, как наклонила голову, было видно, что ей приятно слышать эти слова.
— Смотри, не придешь, я тебя вытащу из хоровода! — сказал Тодерикэ басом: голос у него был как у петушка в середине лета…
Мост первый
1
Дед мой был человек крутого нрава. Если он тебя побранит, считай, что хорошо отделался. Впрочем, дед бранил всех на свете. Придет сосед одолжить что-нибудь — скажем, тесак или сверло, — старик накинется: «Сами-то вы никогда не купите!.. Одалживать горазды!..» А потом даст все, что у него просят. Соседи привыкли к его наставлениям, собственными тесаками и сверлами обзаводиться не спешили. Не все были так горды, как наш отец.
— Долгих вам лет, дедушка Тоадер, — говорили соседи, — и пусть у вас всегда будет что одолжить.
Был старик к тому же упрям и неуступчив. Лошадей, например, держать не захотел после того, как гнедой жеребец лягнул бабушку. Свиней не держал потому, что подкапывали завалинку, кур — потому, что копошились на грядках.
Одна страсть была у деда — охотничья. Про охоту он мог говорить часами! Да так задушевно, с такой любовью, что собеседник глазам своим не верил: он ли это, старый ворчун? И хотя дед любил обругать всех на свете и без конца покрикивал на старуху, был один человек, с которым он отлично ладил, — его приятель дед Андрей.
Деда Андрея я боялся пуще огня. У него были кустистые, нависшие над глазами брови. Каждый раз, бывало, как завидит меня, так трясет грозно палкой, и мохнатые брови его вовсе закрывают глаза. И я не так боялся его палки, как бровей: увижу — мурашки по спине.
Бабушка убеждала меня не пугаться деда Андрея: он, мол, такой же добрый, как наш дед. А если и хмурится, как високосный год, то лишь потому, что терпеть не может «арештантов», то есть мальчишек вроде меня. Терпеть же он их не может с тех пор, как один из внуков подвел старика под монастырь. Пришли однажды к деду Андрею жандармы отбирать ружье. Все переворошили, даже золу в печи разгребли — ничего не отыскали. Тогда один жандарм дал мальчишке пару леденцовых рыбок. Тот живо залез под кровать, отколупал глину со стены и достал из тайника ружье.
Я, конечно, верю, что дед Андрей добрый, но на всякий случай подхожу к нему не ближе чем на расстояние вытянутой палки. Как говорится, добрая опаска от алой напасти бережет. А мне вовсе не приспичило познакомиться с его палкой.
Оставшись без ружья, дед Андрей стал приходить к нам каждое воскресенье. Любовно поглаживал дедушкину берданку, кричал:
— Слышь, Тоадер, а?
— Слышу, не глухой, — громовым голосом отвечал дедушка. Рассказывай!
Бабушка нет-нет да и прикрикнет на них, чтоб говорили потише, да что толку… Дед Андрей был глух, а от дедушкиного голоса звенели стекла. И бабушка брала свою пряжу и уходила к соседям.
— Ты слышишь, Тоадер?
— Слышу.
— Ну слушай. Эх, где мои годы молодые?.. Что же я рассказать хотел?
— Про молодость начал…
— Вот я и говорю — прошла молодость. Скинуть бы нам малость, годочков по двадцать, двинули бы мы с тобой на охоту. Да, когда я был парнем, ходил как-то в тайгу с настоящим охотником. В засаду. Слышишь? Ну да, слышишь, ты ведь не глухой, как я… У меня-то с непривычки сердце в пятки. А тот охотник бывалый. Вот и предлагает: «Давай заберемся на дерево». Что поделаешь? Не отказываться же… Я-то парнем был. Забрались. Не успели хорошенько притаиться, слышим, внизу рычание. Гляжу — два медведя. И что, думаешь, делают? Не поверишь… Достали по здоровенной коряге, один взобрался на кучу хвороста, полешко приложил к подбородку, еще — поперек него, вроде смычка, и давай пиликать. Наигрывает, значит, на скрипке. Другой встал на дыбы и приплясывает себе. Слышишь? Тут у меня сердце замерло… Спрашиваю бывалого охотника: «Что делать?» Тот шепчет: «Терпи».
Ничего не поделаешь. Терплю.
Вдруг слышу — топ-топ-топ… Медведи тут же попрятались за буреломом, а на поляну выскочило стадо диких кабанов. Рядышком было озерцо, мелкое такое. И вот все — кабаны, поросята — бултых в воду и ну резвиться. Визг подняли невозможный, будто и не собирались уходить отсюда.
Шепчу охотнику: «Стрельнем-ка по кабану». А он в ответ: «Еще потерпи».
Вдруг видим — стадо с визгом и топотом уходит в чащу, а в озерце остается один только жирный кабан. Лежит себе, нежится. Ну, думаю, и этого упустим, горе-охотники. Прицеливаюсь, а сосед отводит ствол.