Мосты
Шрифт:
— Надо будет отблагодарить портных, — сказал кагульчанин. — Они все сшили тебе из английского сукна… Чистая шерсть.
— Я бы их угостил, да нечем… Где теперь раздобудешь кружку вина?
— Добудешь, не беспокойся. Поискать надо…
— Кроме шуток, где?
— У твоего отца. У председателя… — усмехнулся писарь.
— Вздор!
— Никакой не вздор… все бочки с вином стоят в сарае Негарэ. А ключи у Константина Георгиевича. Правда, отец у тебя тот еще скопидом. Стакана вина не даст, хоть кол у него на голове теши.
Я рассматривал свои пальцы. Кагульчанин, вероятно, подумал, что мне стало стыдно за отца, и принялся расхваливать его что есть мочи. А я просто считал на ногтях светлые пятнышки — приметы обнов. Одна белянка шинель, другая — китель, третья — брюки, четвертая — сапоги. А белых пятнышек сколько угодно. Меня еще ждут обновы. Какие же?
Пока мы ходили, присматривались к работе портных, сапожников, оружейников, мастера успели сшить мне и одежду и обувь. Вот что значат коллективные усилия!
Теперь меня можно было хлопать сколько угодно. Я щеголевато поворачивался, скрипел новыми сапогами. Мастера восхищались собственной работой. Шинель сидела на мне, будто влитая. Голенища плотно облегали ноги. А запах сукна! Что по сравнению с ним благоухание любого одеколона!
— Хватит фасонить! Надо пойти доложить генералу…
— Что доложить?
— Штатская серость! В армии обо всем надо докладывать старшим. Даже если сапог натрет ногу…
— Здорово меня обмундировали.
— У нас все делается на совесть. Армия!
— Износу не будет… Если бережно обращаться.
— Нафталином пересыпать… И сохранится, пока тебя с директоров снимут.
— А как же!
Когда мы с писарем вернулись в штаб, там было оживленно: офицеры сновали, суетились возле генерала. Во всех комнатах беспрерывно трещали телефоны.
— Пошли домой, Тоадер.
Кому довелось изведать хоть одну тихую фронтовую ночь, тот знает, что такое война. Мирный покой, в обычное время клонящий ко сну, близ передовой гонит сон прочь. Тишина рождает в душе солдата страшные предчувствия, ожидание, неизвестность.
— Не спишь? — спрашивает дома отец.
— Нет.
— Готовятся наши.
За полночь земля задрожала.
— Тяжелые машины проходят…
— Да.
— До чего много стало грачей, жаворонков, скворцов…
— Много.
— На рассвете в нашем дворе пели соловьи. Завтра покажу, где гнездо свили.
— В этом году я еще не слышал кукушки.
— А я слыхал!.. Прилетала к нам в сад. Садилась на верхушку яблони и широко разевала клюв, красный такой… И куковала, куковала. Солдаты, офицеры останавливались, ждали, сколько накукует.
— Говорят, после того как наклюется кукушка спелого ячменя, у нее пропадает голос.
— Да, старики рассказывают…
— В этом году никто в Кукоаре не сеял ячмень.
— Кукурузу тоже.
— Нашла кукушка в других местах ячмень.
— В других…
— А пшеница нынче хорошая?
— Очень… И виноград будет хороший.
— «Мадлена» и «жемчуг» поспели?
— Уже. Но горькие.
— Почему?
— Виноградники не обработаны. Ветром нанесло полыни, лебеды, всякой горечи. Мотается куст на ветру, трется о полынь… горчится…
И снова давящее молчание. Лишь изредка пролает немецкий пулемет. Такая у немца привычка: всю ночь старается показать свою неусыпную бдительность.
— Когда фронт удалится, надо будет навести порядок, — вздыхает отец. — Тоадера, сына Василе, похоронить на кладбище, возле родителей…
— Разве его не привезли?
— Нет.
Уснули мы на заре свинцово тяжелым сном. Когда я открыл глаза, отца уже рядом не было. Вскоре он вернулся с двумя котелками солдатской каши такой густой, что ложка в ней стояла торчком.
У наших ворот остановились трое ездовых — усатые сверхсрочники, которым совершенно не шла военная форма. Капитан Шкурятов понемногу ступал уже на свою раненую ногу и очень радовался этому.
— Натощак или как? Все равно пошли, подводы ждут.
— Куда?
— За партами.
— Что так смотришь, будто с луны свалился? Немцы удрали, наши обошли их с фланга… Теперь их выбивают из камышей.
— Солоновата эта каша.
— Дареному коню в зубы не смотрят, товарищ директор!
Мы поехали в сторону Кулы. При нынешней нехватке рабочих рук я был очень доволен, что армия помогает нам даже свозить парты.
Навстречу нам шляхом ползла большая колонна пленных немцев. Они брели понурив головы. Смотрели в сторону, как побитые собаки. Лица их были серы, как и запыленные, измятые мышиные кители. Незадачливых покорителей мира конвоировал взвод румын. Лишь в хвосте колонны ехали верхом два советских солдата с автоматами на груди.
Проверяя себя, автоматчики спросили дорогу на Бельцы. Отец показал им.
Снова и снова слава коллективным усилиям! Мы мигом нагрузили парты. Прихватили еще три черных полированных столика, взятых немцами неизвестно у какого помещика.
— Хорошо бы взять и эти бревна! — сказал отец, показывая на груду балок. — Блиндажную обшивку распилим моторной пилой… Знаешь, школа осталась без ограды…
— Вы правы… товарищ председатель. Должен сказать, в райкоме нам разъяснили, что сельсовет обязан оказывать школе всемерную помощь. Надо, чтобы занятия начались вовремя. Так что вы нам помогите с транспортом. И квартиры подыщите для учителей…