Мостя

Храмушина Надежда

Я решила пойти и познакомиться, раз дело не понятное, может, придётся ещё и задержаться здесь.

Сначала Виктор Иванович свернул к крайнему левому дому, последнему на Правобережной улице. Дом был тоже бревенчатый, чёрный, но все остальное современное, новое – крыша у него была из ярко-красной черепицы, спутниковая антенна наверху, окна пластиковые, с москитными сетками. Перед окнами был небольшой резной палисадник, в котором цвели разноцветные астры немыслимой величины, такие большие, что я сначала подумала, что они искусственные. Нам даже стучать в ворота не пришлось, они сразу открылись и с криком: «Ах ты, лентяй городской! Обленился совсем, перестал приезжать к нам!», выскочил юркий невысокий мужичок с густой седой шевелюрой. Они обнялись, непрерывно похлопывая друг друга по плечам и спине. Это и оказался тот сосед Микола, который смазал петли в воротах Виктора Ивановича. Следом вышла улыбающаяся пожилая женщина с рыжими кудряшками и тоже обняла Виктора Ивановича. Они оба настороженно на меня посмотрели, но Виктор Иванович их успокоил, что я не покупаю его дом, а приехала по делу. Они не стали уточнять про наше дело, и начали наперебой рассказать ему деревенские новости. Пресловутая бабка Тикалиха тоже была упомянута. Похоже, она очень популярна в деревне. Виктор Иванович тоже рассказал им про жену, про дочь, про внуков. Я подумала, что если в каждом дворе мы будем вести такие разговоры, то домой не вернёмся и к вечеру. Видимо, уловив мои мысли, Виктор Иванович, когда мы пошли к следующему дому, сказал мне, что мы быстро пробежим по остальным дворам. С другой стороны его дома жила одинокая бабулька Степанида Васильевна, на вид лет сто, не меньше. Дом её выглядел так же. Она долго подслеповато щурилась на нас, но потом всё-таки вспомнила Виктора Ивановича, заулыбалась беззубым ртом. Меня приняла за его дочь, он пару раз попытался её переубедить, потом махнул рукой и согласился. Мы выслушали её сводку здоровья о себе, и пошли дальше. Виктор Иванович мне сказал, что она не одинокая, у неё две дочери где-то в Тюмени живут, приезжают за ней каждый год, уговаривают

её уехать к ним, но она не хочет уезжать отсюда. Соседи ей помогают, жалеют её, но она в целом ещё крепкая, даже садит картошку в огороде, правда к осени о ней забывает. Поэтому её выкапывают соседи и приносят ей уже в мешках.

В следующем доме, больше похожем на теремок с резными ставнями, жила ещё одна бабулька, но она так рано, видимо, не вставала. Виктор Иванович мне сказал, что зовут её Мария Григорьевна Разина, она всю жизнь проработала учительницей в начальной школе, ходит всегда в шляпках, очень культурная. К ней часто приезжают её бывшие ученики, не забывают её, а своих детей у неё нет. Живёт одна, мужа похоронила лет пять назад. На подоконнике у бывшей учительницы сидел большой чёрный кот. Увидев нас, он спрыгнул и подошёл ко мне. Я его погладила, он замурлыкал, и начал тереться об мою ногу. Мы пошли дальше.

Следующий дом был совсем новый, но строительные работы в нём были не закончены. Кругом лежали разбросанные лопаты, порванные мешки из-под цемента. Кучи песка возвышались прямо перед входом, кое-где на них уже цвели цветочки, ровные пачки досок были закрыты плёнкой. Там тоже никто нас не встретил.

– Раньше здесь жил Андрей Павлов с женой. Но он умер, а она к сыну переехала. Теперь вот его сын Санька строится, но приезжает только на выходные, и то не каждую неделю. Работает, некогда ему. Пойдём, еще вон в тот дом зайдём, хозяина с собой возьмём, вместе позавтракаем – он показал на двухэтажный деревянный дом под черепичной крышей.

Мы прошли мимо двух домов, ставни одного были наглухо заколочены, а около другого сидела крепкая старушка в белом платке и слегка кивнула головой на наше приветствие, внимательно разглядывая меня. Я сразу поняла, что это и есть Тикалиха. Так и оказалось. Виктор Иванович мне зашептал:

– Выползла уже с утра. Сейчас пока не узнает, кто ты такая, не успокоится. Как только магазин откроют, сразу к своей подружке Людке побежит с новостями. Любит язык почесать, да соседей обсудить.

К дому, к которому мы направились, вела бетонная дорожка, обсаженная с обеих сторон декоративными цветущими кустарниками. Виктор Иванович постучал в массивную калитку. Залаял пёс. Во дворе послышались шаркающие шаги. Послышался лязг отпирающегося затвора. Всё-таки, оказывается, закрывают некоторые местные жители свои дома. Калитку открыл высокий сухой мужчина с землистым цветом лица. Посмотрел сначала на меня, потом на Виктора Ивановича.

– Извини Витя, проспал. Вчера долго не мог уснуть, нога разболелась, хоть на стену лезь. – Виновато произнёс он.

Он пропустил нас во двор. На цепи в углу двора сидела кавказская овчарка и лениво лаяла. Тоже проспала, наверное.

– Да ладно, мы дошли пешком. Зато Ольга Ивановна красотами полюбовалась нашими.

Я улыбнулась, сделав вид, что прогулка мне понравилась.

– Валера Сухарев. – Представился мужчина – Извините. – Ещё раз повторил он – Заходите в дом, я как раз чайник вскипятил, наверно голодные.

– А мы тебя хотели к себе пригласить. – Виктор Иванович взглянул на меня, я согласно кивнула, и мы прошли за Валерой в дом.

Сразу чувствовалась рука хорошего хозяина. Всё было приколочено, что должно быть приколочено, каждая вещь была на своём месте, нигде ничего не валялось.

Он провёл нас в просторную комнату, раздёрнул шторы на окнах, показал на стулья возле стола, а сам прошёл в кухню, отгороженную от комнаты лёгкой переборкой из досок. Там чем-то погрохотал, потом вынес чайник, чашки, сходил ещё два раза, принося с собой заварник, сахар, варёные яйца, масло, хлеб.

– Чем богаты, тем и рады. – Сказал он, усаживаясь рядом со мной – Не стесняйтесь, ешьте. Ты рассказал?

Виктор Иванович, наливая кипяток мне в чашку, отрицательно покачал головой:

– Не успел. Расскажу, день длинный. А ты как? Как дела у Светланы?

– Наверное, хорошо. Последний раз месяц назад звонила. Говорит, что ещё там поживёт. Я ей вчера вечером сам позвонил, так трубку не взяла, и не перезвонила.

– А мать-то её выписали из больницы?

– Давно уже.

– Понятно, – Виктор Иванович вздохнул – перебесится, приедет.

– Что ей, пятнадцать лет что ли, чтобы беситься? Скоро уж полтинник.

– Так ты же знаешь её характер, она и раньше такой психованной была.

Они замолчали. Валера обратился ко мне:

– Ольга, а Вы что, правда, с нечистой силой встречались?

Я от неожиданности даже поперхнулась:

– Ну да, было дело. Но я не одна была, мне помогали с ней справиться.

– Интересно. А как она выглядит? – Не унимался Валера.

– Как нечистая сила. – Усмехнулась я.

– Как на картинках рисуют?

– Что пристал к человеку? – Вступился за меня Виктор Иванович – Об этом, может, говорить нельзя. Мало нам забот, ещё накликаем.

– Вы лучше расскажите, Виктор Иванович, что у Вас приключилось, – сказала я – а то всё вокруг, да около.

Виктор Иванович поёрзал на стуле, отхлебнул чая из своей кружки и начал свой рассказ:

–Началось это давненько. Лет двадцать пять назад. Я тогда работал в столярном цехе на станции Дружинино, а Татьяна, моя жена, там же, на станции, работала в буфете. Дочка в городе жила, в техникуме училась, а сын Андрейка ещё в школе учился, в девятом классе. В школу по теплу на велосипеде ездил, а зимой на лыжах. Школа-то тоже в Дружинино, от Васильков семь километров, считай. Никак не хотел в интернате на неделю оставаться. Мы с Татьяной, как с утра уедем на работу, так только вечером возвращаемся. Сын целый день с матушкой моей был. Она двенадцать лет назад умерла, ей было уже тогда восемьдесят восемь лет. Так вот, приезжаем мы с Татьяной домой однажды вечером, а это зимой было, а матушка моя нам навстречу выскочила вся в слезах, не пришёл, говорит Андрейка, из школы домой. А телефон у нас в деревне один был, в пожарке стоял. Я побежал туда, позвонил в школу, там дежурный воспитатель ответил мне, нет, говорит, уехал Андрей в два часа дня ещё, сразу после уроков. Я к Миколе, у него сын на год младше, но он в интернате неделю жил, только на выходные приезжал. Завёл Микола свой Запорожец, поехали мы в Дружинино. Едем, по сторонам смотрим, а уже темно, ни черта не видно. Несколько раз останавливались, мне казалось, что я что-то вижу, но нет, нигде Андрейки не было видно. Приехали в Дружинино, сначала в интернат зашли, друзей его расспросили, не собирался ли он к кому. Никто ни чего не знал. Мы у воспитателя адреса друзей его взяли, которые в Дружинино жили, по этим адресам проехали. Нет нигде Андрея. Меня уже трясёт, Микола меня успокаивает. Мы в Ильмовку поехали, там две девчонки из их класса жили, к ним заехали. Всех на ноги подняли. В милицию поехали. Там ещё работал Анатолий Васильевич, царство ему небесное, хороший мужик был, он сразу на машину, мы опять всю дорогу прочесали, потом он вернулся в Дружинино, снова по друзьям поехал, говорит, вдруг, кто что вспомнил, или нам не всё рассказал. А я домой боюсь возвращаться, знаю, там Татьяна с матушкой меня с Андрейкой ждут. Мы ещё долго крутились по Дружинино, потом опять решили по дороге в Васильки проехать. Подъезжаем мы уже почти к Василькам, смотрим, а там по дороге Андрейка идёт, тихо так, еле ноги переставляет, и без лыж. Я чуть не на ходу выпрыгнул из машины, подбегаю к нему, только до него дотронулся, а он рухнул прямо мне на руки. Дотащили мы его до дома с Миколой до дома, бабы у меня заохали, думали, не обморозился ли он. А что там обморозиться, на улице не больше десяти градусов было. Он уснул у нас, мы, понятно дело, его всего обнюхали, мало ли что, ему уже пятнадцать было, может, спиртное с парнями попробовали. Нет, не пахнет от него спиртным. Так вот, уснул он. Утром его будить, а он глаза не открывает. Лежит такой спокойный, дышит ровно, а не просыпается. А у нас уже автобус дежурный пришёл. Я поехал на работу, а Татьяна дома осталась, с Андрейкой. Я вызвал врача, и целый день, как на иголках был. Днём Татьяна сходила в пожарку и мне позвонила, говорит, врач был, но не знает, что с Андрейкой. Сказал, чтобы мы его везли в больницу. Вечером после работы мы с Татьяной погрузили Андрейку в машину Миколы, сами еле все разместились и увезли его в больницу. Миколу отпустили домой, а мы с Татьяной всю ночь в больнице провели. Кровь взяли у Андрейки, анализ сделали – всё нормально у него. Утром повезли нашего Андрейку в город на скорой, решили в областной его проверить, там и оборудование получше, и врачей побольше. Татьяна с ним поехала, а я сразу на работу пошёл. Днём пришёл ко мне на работу Анатолий Васильевич, он уже знал, что Андрейка вечером нашёлся и его в больницу привезли. Он мне рассказал, что одноклассник Андрейкин, Марченко Саша, по секрету рассказал ему, что они после школы вчетвером на кладбище ходили, там между могил бегали, прятались, в снежки играли, а как начало темнеть, Андрей поехал домой, и он был на лыжах. Вот и все приключения. Анатолий Васильевич ушёл, а я еле смену отработал, с ног валился. Вечером, когда я домой вернулся, то сразу матушке рассказал, что от участкового нашего узнал. Матушка ничего не сказала, только в комнате своей закрылась. Только я спать хотел лечь, а она выходит из комнаты и говорит: «Вези его домой, ничего у него не болит, не в этом причина». Я её расспрашиваю, а она одно твердит: «вези домой». Плюнул я и пошёл спать. Просыпаюсь ночью, часа в два от того, что под окнами по снегу кто-то ходит. Я, не зажигая свет, подошёл к окну, посмотрел, нет никого. Лёг, а сам прислушиваюсь. Точно кто-то ходит. И ещё звук услышал, будто по стеклу царапает кто-то. Я накинул тулуп и вышел на улицу, прошёл вокруг дома, в конюшню заглянул. У нас тогда ещё корова была, Зорька. Стоит Зорька спокойно, сено жуёт. Снова вокруг дома обошёл. Следы какие-то есть, так у нас по всей ограде следы, мы ведь и сами по воздуху не летаем. Постоял ещё немного, замёрз. Пошёл домой. Только порог переступил, матушка мне навстречу, я чуть не рухнул, так она меня напугала. «Что, говорит, тоже слышал? Теперь к нам постоянно будет ходить, дорогу узнала, надо изгонять её». Я спрашиваю:

«Да скажи мне толком, что происходит?» Она мне и говорит: «Зурка». Я ей: «А это кто?» Матушка шёпотом мне отвечает: «Это цыганка, она умерла много лет назад, когда я ещё была девчонкой. Так её не на кладбище похоронили, а у ручья. Всё не упокоится. Возле кладбища ходит, просится туда, а сейчас за Андрейкой пришла». Говорю я матушке: «Так и перехоронили бы её, жалко, что ли места на кладбище». Матушка отвечает: «Хотели её перехоронить, собрались мужики местные, раскопали, а там её нет». Я удивился: «Как нет?» Она мне: «А вот так, нет!» Тогда я разозлился на матушку, говорю: «А причём тут наш Андрейка?» Она мне и рассказала. Давно это было. Цыганский табор стал возле нашей деревни, кибитки расставили, каждый вечер пели, плясали возле костров, весело у них, шумно. Местные бегали к ним, смотрели, особенно молодёжь. Цыгане постояли месяц, отдохнули тут, лошадям своим дали отдых, и собираться стали, не любят они на одном месте долго оставаться. А у них там одна молоденькая цыганка заболела сильно, они думали, что тиф, что она помрет, и оставили её прямо в поле. Местные увидели, что девчонку оставили больную, пожалели. Её одинокая женщина взяла к себе, выходила, на ноги поставила. Вот и осталась Зурка, так звали эту цыганку, в деревне, прижилась. Помогала своей спасительнице по хозяйству, матушкой её называла, справная была, работящая, лежать не привыкла. В школу нашу даже ходила, правда не долго, надоело ей. А потом и новый талант у девчонки проявился, а может и всегда был, да она раньше его не показывала. Гадала она хорошо. Возьмёт руку у человека, уставится на него своими чёрными глазищами, и всё ему расскажет, куда он пойдёт, что получится у него, что не получится, кто женится, кто потеряет что, где искать. Бабы к ней не только с нашей деревни бегать начали, но и со всех деревень в округе, даже из города приезжали. А потом она ещё и начала всякие травки приворотные – отворотные собирать, тут уж вообще отбою не стало от желающих воспользоваться цыганской магией. Зурка дом отремонтировала, нарядов себе и приемной матери своей накупила, кольца золотые на все пальцы в три ряда нацепила. Даже в огороде они перестали работать, нанимали работников. Всё бы хорошо, да понравился Зурке парень один, Иван Камышев, из деревенских. Статный такой был, нравился не только Зурке. У цыган нравы то посвободнее, чем у наших деревенских. Вот и закрутилась возле него Зурка, парень сначала посмеивался, а потом сам, видать влюбился. А его отец уже нашёл ему невесту, скромную девушку, она в соседней деревне Степаново жила. И всё у них уже сговорено было, и Ивану она нравилась, пока Зурка за него не взялась. Свадьбу в августе должны были играть. Иван, понятно, заупирался, Зурку, говорит люблю, женюсь на ней. Отец даже слышать не хотел, где это видано, чтобы в их семье на цыганках женились, да ещё на ведьме такой, которая целыми днями колдует. Отправил он Ивана от греха подальше к брату своему, тот на Северном Урале жил, в Ивделе. Да так хитро сделал, среди ночи его поднял, на подводу посадил, чтоб он Зурке ничего не успел сказать, и уехал Иван. На следующий день, Зурка днём насколько раз прошлась возле дома Ивана, а его нет. Вечером она соседскую девчонку отправила к Ивану, узнать, почему он не выходит к ней. Вот и сказала девчонка, что Ивана нет, его отец отправил до свадьбы к своему брату. Зурка сначала в слёзы, а потом решила действовать по-своему, так сказать, за своё счастье решила бороться. Поехала в Степаново, где невеста Ивана живёт, нашла её, и давай угрожать ей, мол, если не откажется от Ивана, то сведёт Зурка её в могилу. Да девка та, тоже не лыком шита была, от Ивана отступать не собиралась, и на угрозы Зуркины плюнула. В прямом смысле. Разодрались они, еле их растащили, по улице только клочки волос летали. Зурка ушла к себе в Васильки, сильно разозлённая. И что уж она сделала, никто не знает, только невеста Ивана, заболела и через неделю умерла. У родителей горе, у всей деревни горе, родители Ивана ревут. Мыслимо ли дело, здоровая восемнадцатилетняя девица в одночасье сгорела, как свечка! Похоронили её, а потом задумались, крепко задумались. А нужна ли им такая соседка в деревне, которая, если что не по ней, и в могилу свести может? Собрались всей деревней, со Степаново пришли люди. И постановили, что Зурку из деревни выгнать, пусть всё своё богатство забирает и едет свой табор искать на все четыре стороны. Приходят к Зурке, а та уже сидит, их ждёт, губы поджала, глаза, чернее грозового неба, только что молнии не летают. Никуда, говорит, не пойду, а если пойду, то только с Иваном. Да только и местные не намерены были шутки шутить. Сами покидали в мешки её тряпки, побросали всё в телегу, связали её, и деревенский пастух дед Яков повёз её из деревни. Отвёз километров за пятьдесят по тракту, отвязал лошадь, сел на неё, и уехал. А Зурку прямо на телеге с мешками и оставил, только от верёвок её освободил. Прошло несколько дней, смотрят деревенские, а Зурка возвращается по дороге в деревню, грязная вся, платье рваное, без мешков, с пустыми руками. Никто не остановил её. Она зашла в свой дом, и её месяц никто не видел, ровно до того времени, пока Иван не приехал домой. Ему, понятно дело, рассказали, как Зурка свела в могилу его невесту. Что он думал в тот момент неизвестно, да только сразу пошёл он к Зурке, пробыл там минут пять, не больше. Вышел из её дома, а Зурка за ним выбежала, цепляется за него, ревёт, а он оттолкнул руки её, и, не оглядываясь, так и дошёл до своего дома с каменным лицом. А на следующий день утром совсем уехал из деревни, в город. А Зурка, как только уехал Иван, оделась красиво, прошлась по всей деревне, да и повесилась на воротах дома Ивана. Вот такая любовь цыганская. А перед смертью, своей матери приёмной сказала, что проклинает всех, кто руку приложил к тому, чтобы выгнать её из деревни, и не будет им покоя. Ни им, ни детям их. Как только матушка закончила свой рассказ, у меня холодок побежал по спине. Я её спрашиваю: «Так ты мне скажешь, причём тут наш Андрейка?» А она мне: « Ты что, мою девичью фамилию не знаешь?» И я сразу вспомнил, что матушка моя в девичестве Камышева была. Агата Фёдоровна Камышева. И отец её, Фёдор Камышев, приходился родным братом Ивану Камышеву. Но у меня возник другой вопрос, всё это было лет семьдесят назад, и не одно поколение сменилась, откуда снова Зурка? А матушка опять мне: «А ты знаешь, что Сухарев Петька с ума сошел и сбросился с каланчи пожарной?»

– Сухарев Петька это мой дед, – вставил Валера – моему отцу всего 2 года было, когда его отец, Петр Васильевич, с пожарной каланчи вниз головой прыгнул. А до этого ходил сам не свой, никого не узнавал. Он тоже участвовал в выдворении цыганки из деревни. Это произошло в 1926 году.

– А пастух Яков, который отвёз и бросил Зурку на дороге, – продолжил Виктор Иванович – тот почти сразу же, как только Зурка повесилась, умер. Уснул на пастбище, а бык его затоптал. А Топонин Витя, тот на следующую зиму в поле замёрз. Так что проклятие её мимо цели не прошло. Так вот, я опять у матушки начал допытываться, почему именно Андрейка, почему Зурка мне никогда не попадалась, жить мне не мешала. Матушка мне говорит, что когда я родился, то меня сразу окрестили, а бабка моя ещё и ладанку специальную, заговоренную на шею повесила, охранную. А мы с Татьяной своих детей, ни дочку, ни сына не окрестили, и матушке не дали окрестить. Поэтому надо Андрейку не в больнице держать, а отвезти к отшельнику одному, монаху, который уже несколько лет живёт на дальней заимке. Он один сможет помочь Андрейке, отчитает над ним молитвы, а потом и окрестить его в церкви будет можно. Я матушке тогда не поверил, всё это предрассудками посчитал. Да только Андрейка одну неделю в больнице лежит, вторую. А вокруг нашего дома каждую ночь кто-то ходит, в окна скребётся, и я никак не могу его укараулить. Измучился я. Татьяна из города приехала, два дня пожила, потом снова уехала в больницу к Андрейке. А когда дома была, я ей и рассказал, что от матушки узнал. Татьяна задумалась, но тоже не решилась из больницы сына забрать, чтоб к какому-то монаху везти. И вот, только Татьяна уехала обратно в город, проснулся я ночью от того, что будто кто-то дышит рядом со мной. Повернулся – нет никого. А потом тихо так в ухо мне шепоток раздался: «Домой она не зайдёт, я не пушу её, но и вокруг дома не дело, что она ходит. Ты завтра вечером, как с работы придёшь, собери сено из-под коровы в ведро, поставь его под иконы, а в полночь вокруг дома обойди и в калитку выйди, сено кидай через плечо и говори: «Как дорожку топчут, как путь забывают, как свет не видят, как чужое не берут, как никогда не возвращаются. Замок под чёрный камень». У меня сон как рукой сняло. Свет включил. Один я в комнате, никого нет. А сердце стучит, как молот в кузне. Я матушку разбудил. Она мне говорит: « Это Мостя к тебе приходил, послушай его, сделай, как он велит». Ну, в общем, я сделал всё, как мне велено было, и шаги пропали. Хотите верьте, хотите нет. Но никто больше не ходил вокруг нашего дома. А потом мы с Миколой приехали в больницу, я написал там какое-то заявление, что, мол, вся ответственность за сына теперь на мне, отвезли Андрейку к отцу Силуану, старцу, который в то время отстроил себе домик в лесу, и жил один, за всех молился. Через два дня, как и обещал мне отец Силуан, мы приехали к нему, а Андрейка там дрова колет у него, радостный такой. Не поверите, у меня ноги отказали, идти не могу, а только сижу и молюсь. Впервые в жизни. Андрейка ничего не помнил, что с ним произошло. Мы с Татьяной у него и так и эдак спрашивали, он одно твердит: « С ребятами по кладбищу бегали, потом я домой поехал». А окрестить то его, мы окрестили. И сам Андрейка тоже этого захотел, видать отец Силуан с ним хорошие беседы вёл. Ну вот, время прошло, мы успокоились, забывать про этот случай начали, новые проблемы, новые дела, старые дела. Андрейка одиннадцатый класс закончил, экзамены сдал, уехал в город вступительные экзамены в институт сдавать, жил у сестры, она уже к тому времени замуж вышла. Потом поступил в институт, окончил его, работать пошёл. Матушки моей уже не стало. И тут Татьяне моей путёвку в санаторий выделили, она уехала. Сижу я вечером на завалинке, хорошо так, тихо. И слышу лёгкий топоточек по завалинке. Я подумал сначала, что это наш кот Васька. Тут знакомый голос мне говорит: « Когда дом этот закладывали, под правый угол закопали подкову, на счастье. Смешные люди, суеверные. Как будто закопаешь подкову и ничего делать для счастья своего больше не надо». Я онемел от неожиданности. Сижу один. Никого рядом нет. И тут же понял я, что незачем себя обманывать. Есть Мостя. И всегда был здесь. Вот мы с ним и разговорились, как вот с вами сейчас. А потом я совсем привык к нему, и каждый вечер, пока Татьяны не было, мы с ним беседовали, но ни разу он мне не показался. Я Татьяне всё рассказал, когда она вернулась, а она уже и так знала, ей, оказывается, матушка давно про Мостю сказала. Мостя наш хранитель. И Мостя не просто так ко мне вышел, ему самому нужна стала помощь.