Мой адрес — Советский Союз! Том третий
Шрифт:
— Такое разве забудешь… Зато Шкловский перенес сердечный приступ, так на него сцена похорон деда подействовала. А моя первая режиссёрская работа — короткометражка «Мальчик и голубь», — добавил Кончаловский с какой-то ностальгией во взгляде. — Снимал ещё во ВГИКе. Между прочим, на Венецианском кинофестивале 62 года в конкурсе детских фильмов картина получила «Бронзового льва». А ты мне бабочку тогда не отдал.
Последнее уже было обращено к Тарковскому. Видя в моих глазах непонимание, счёл нужным пояснить:
— Он ведь тоже на том фестивале своего «Золотого
— Потому что видел тебя в компании Вали Мальвиной.
— Во, видал ревнивца?! Так и пришлось потом на пляже ночевать. А потом он сходил на приём в моей — вернее, моего отца — бабочке, и когда мне нужно было идти на приём, эта сволочь бабочку мне не вернула. Назло, из-за Вальки! Пришлось потратить на эту несчастную бабочку 10 долларов.
— Ага, зато водкой расторговался, — поддел друга Тарковский. — Ладно, чего былое бередить… Я вот сейчас снимаю фильм по роману польского писателя-фантаста Станислава Лема, — повернулся он ко мне. — «Солярис», читал, может?
— Читал, — кивнул я. — Это про мыслящий океан и призраки на орбитальной станции.
— Вот-вот, про него, про океан. Хотя смысл моего фильма гораздо глубже… В общем, вырвался в Москву на пару дней, а тут Андрона встретил, решили встречу отметить.
— Хорошие роман, философский, — сказал я и спросил, чтобы поддержать тему. — И кто в главных ролях?
— Банионис и Наташа Бондарчук. Молодая, жутко талантливая актриса.
Ну как же, соблазнил девушку, будучи намного взрослее, да ещё и женатым … Хотя и она была замужем. Читал я об этом романе, так ничем и не закончившемся.
— Думаю, это будет мой лучший фильм, — уверенно заявил режиссёр. — По крайне мере в ближайшем будущем.
— Если цензура его не порежет, как мою, Аську, — добавил Кончаловский. — Я тоже думал, что это будет лучший мой фильм, прорыв в отечественном кинематографе.
Слушал их и думал, какой сегодня насыщенный знаковыми знакомствами день. Сначала братья Стругацкие, теперь вот Тарковский с Кончаловским. В прежней своей, первой жизни я о подобном не мог и мечтать. Жил себе тихо-мирно, никого не трогал, возился с техникой… А к финалу своего существования и вспомнить-то нечего оказалось. Сейчас же за полтора года уже столько всего случилось, что даже не верится, что всё это было со мной. Ан нет, вот сижу в ресторане Центрального дома литераторов, в легендарном месте, за одним столиком с самим Тарковским… Ну и Кончаловским, что-то он у меня в качестве какого-то бонуса вырисовывается постоянно. Согласен, Тарковский — фигура неоднозначная, некоторые его фильмы я больше одного раза смотреть не мог, но если уж в моей истории всё мировое кинематографическое сообщество считало его гением, то мне ничего другого не остаётся, как с этим мнением согласиться. Хотя, будь моя воля, я бы в
— Дану-Дана, ай да-ну, да-ну, да-най…
В зал ввалились цыгане — усатый мужик в красной рубахе и расписной гитарой в руках, и парочка молодых цыганок в ярких нарядах. Женщины пели и плясали, взмётывая подолы своих многочисленных юбок, цыган аккомпанировал на гитаре. Тарковский неожиданно вскочил и принялся приплясывать, лупя себя ладонями по ляжкам. Пытался поднять ногу, согнув в колене. И ударить, видимо, по щиколотке, но подвело равновесие, и он едва не свалился — я успел его поддержать под локоть и усадил обратно на стул-кресло.
— Держите, чавелы!
Он вытащил из кармана несколько десятирублёвых купюр, которые моментально исчезли в лифах цыганок.
— А ну-ка, ромалэ, одолжи инструмент на пару минут!
На меня накатило какое-то пьяное веселье. Я выхватил у цыгана гитару. Семиструнная… Ну да ничего страшного, из чистого интереса освоил когда-то и такой инструмент.
— Исполню кое-что свежее, — заявил я присутствующим. — Евгений Покровский умеет не только патриотические песни сочинять.
Двойной проигрыш, и я запел:
Я не ною о судьбе,Лучшее храня в себеИ признанием тебеДосаждая,Привыкая к боли ран,Я прощу тебе обман,Ты ж как в песне у цыган,Молодая.Э-э-эх, молодая.
Ну да, песня Ефрема Амирамова «Молодая». Этакая ресторанная цыганщина, в самый раз. Пока пел, цыгане начали прихлопывать в такт, а за ним и Тарковский. Кончаловский наблюдал за всем этим со снисходительной ухмылкой.
Закончив исполнение, вернул гитару законному владельцу.
— Ай молодца! — хлопнул меня по плечу Тарковский. — Да ты правда талант!
— Такие песни сочинять много ума не надо, — скромно улыбнулся я.
— Э-э, не скажи…
Но его прервал цыган:
— Дорогой, что за песня? Почему раньше не слышал?
— Да я недавно её сочинил, вот и не слышал, — нагло заявил я.
— Разреши, буду её исполнять! Богом молю!
Казалось, цыган сейчас рухнет на колени. А мне что, жалко? Понятно, с его исполнения я вряд ли дождусь авторских, ну и хрен с ним. А по возвращении в Свердловск загляну к дружку своему Серёге Зинченко, презентую новую вещь, а потом сразу запатентую. Пусть потом во всех ресторанах страны звучит.
Быстро накидал слова в блокноте на паре листов, вырвал и отдал цыгану. Уж музыку он, по его словам, запомнил, похвалился, что слух и память на музыку идеальные. А когда троица исчезла, Кончаловский спросил друга:
— Андрюша, у тебя на такси хоть осталось?
Тот зашарил по карманам, нашёл немного мелочи. Пьяно мотнул головой.
— А у меня…
Кончаловский тоже пошарил по карманам, выудив из них в общей сложности десятку и три рублёвых купюры, да, как и у Тарковского, нашлось мелочи, как выяснилось, почти на рубль. Озадаченно крякнул, посмотрел на товарища.