Мой бедный Йорик
Шрифт:
– Это я так, к слову. Тициана здесь, конечно, нет.
Муж опять стал горячиться, видимо, от обиды, что Тициана в коллекции нет.
– Как можно творчество, полет человеческого духа переводить в деньги? По какому курсу можно пересчитать вдохновение, озарение?! Оцени воду, воздух, солнечный свет. Иди оцени, Нюра! Тебе говорят! Иди! Что стоишь, Нюра?!
Когда он так таращил глазами и обидно называл ее Нюрой, Аня впадала в какой-то ступор. Она совершенно терялась и глупо хлопала глазами.
– Порождение торгашеского века… Продажная душа… Потребитель рекламной продукции… Купчина толстопузая…
Аня чуть не расплакалась. Это она-то толстопузая! Завтра же наденет топик, несмотря на погоду! Пусть полюбуется на ее плоский животик. На единственную плоскость ее тела…
– А потом еще неизвестно, что окажется в завещании, – резко погрузился в задумчивость Иероним. – Может, все уйдет мачехе? Последний раз она была поразительно спокойна, будто все ей известно наперед. Может, она все уже обтяпала… Пускай! – опять словно вынырнул он. – Мне ничего от них не надо! Пусть оставят меня в покое! Мне нужно только работать, работать и ничего больше. Самое главное мое наследство – это талант. Талант отца унаследовал я, а не какой-то там Никита Фасонов. Еще неизвестно, кто будет спокоен! Еще ничего неизвестно…
Действительно, еще ничего не было известно. Даже с унаследованным талантом не все было ясно. Василий Лонгин и после смерти продолжал оригинальничать, играть с домашними, выдерживая мхатовскую паузу в календарный год. Согласно его воле, завещание должно было быть вскрыто ровно через год после его смерти, в присутствии определенного круга лиц. За год, он полагал, все успокоятся, обживутся, освоятся, и дележ наследства пройдет без скандалов, выяснения отношений и кровных обид. По его воле – надо немного погодить…
Все и годили, то есть отложили эмоции на год. Василий Лонгин, конечно, переиграл, ошибся. Люди остались такими же. За год они не стали лучше или хуже. Трудно жить целый год, загадывая, заранее завидуя и обижаясь. Поэтому они все эти чувства отложили на время. А сегодня достали их из запасников души и приготовились ненавидеть и завидовать. Время подошло…
Глава 7
В путь, в путь, стыдился б, право!
Уж ветер выгнул плечи парусов,
А сам ты где? Стань под благословенье…
А может, старик просто подшутил над всеми? Правда, спектакль, который разыграл Лонгин-старший через год после смерти со своим наследством, получился не очень-то смешным для его участников, но, видно, такой у Василия Ивановича был юмор. Возможно, там, за гранью реальности, вообще такое своеобразное представление о комическом? Призраки, привидения, кошмары – все это милые шуточки того мира? Что наследство? Передача детям своих старых игрушек! А если сама смерть – из области запредельного юмора?
По земным меркам, у Василия Ивановича шутка не удалась. Ане было не жалко зависшего в воздухе наследства. Досадовала она на то, что разразившийся скандал ударит по характеру Иеронима и срикошетит по их семейной жизни.
Аня давно поняла, что в их отношениях настали кризисные времена. В вечном спектакле «гений – толпа» ее муж с некоторых пор отвел ей роль представительницы последней. Она принимала его гневные выпады, уколы иронии и потоки сарказма, даже площадную ругань, покорно играя эту роль. Ведь «гению» требуется время от времени бередить свое творческое «я». Пусть уж лучше сражается дома с мельницей, воображая, что разит великана, чем действительно получит где-нибудь по реальной творческой морде. Так же рассуждают жены алкашей: «Лучше пусть пьет дома, чем валяется под забором или ночует в вытрезвителе».
Но Иероним часто и без повода переходил на личность, называл ее «Нюркой», «дремучей», «туповатой»… Аня стала уже подумывать: может ли она, как представительница толпы, метнуть в гения парочку камней, тарелок, на худой конец просто плюнуть в него? А тут вдруг такой удар судьбы для тонко организованной натуры! Анекдот с отцовским наследством! Прямо газонокосилкой прошлись по мыслящему тростнику! Что теперь будет? В смысле, что теперь начнется?
На всякий случай, она запаслась алкоголем и успокоительными каплями. Но, видимо, она еще плохо знала своего мужа. Иероним в эти дни полной неопределенности с отцовским наследством был сдержан, подтянут и деловит. Просыпался он на удивление рано – около десяти часов. После принимал ледяной душ, как он сам гордо говорил. Но когда Аня заходила в душевую кабинку, чтобы привести все в порядок за этим неаккуратным и рассеянным человеком, ее встречал еще не выветрившийся теплый пар. Затем следовал «спартанский завтрак» из нескольких яиц, салата, ветчины, очень сладкого чая с бутербродом. Куда только у него это все девается? Не иначе сгорает в творческом огне. Далее следовал поцелуй, помахивание рукой из машины.
Так Иероним ежедневно, как на службу, уезжал в Петербург по делам наследства.
– Когда же начнется судебный процесс? – спросила как-то Аня во время прощального поцелуя.
– Процесс уже пошел, – ответил супруг.
Этим же вечером он опять Аню удивил.
– Послушай, а не съездить ли тебе к родителям на недельку? – спросил он за ужином. – Проветришься, отвлечешься, развеешься… Что там еще?.. Ведь я понимаю, как тебе тяжело со мной, особенно сейчас, когда я весь на оголенных нервах. Видишь, забросил работу, ничего не делаю, мотаюсь только в Питер, пытаюсь полюбовно договориться с мачехой…
– Полюбовно? – переспросила Аня.
– Ну да. По-семейному, если тебя так больше устраивает.
Аня хотела сказать, что ему надо бы почаще забрасывать свою работу – так он больше становится похож на человека. Но не сказала, опасаясь, что он рассердится и не отпустит ее к родителям. Ведь это было большое чудо, что муж отпускал ее одну. Такого за время их совместной жизни еще не случалось. Если в супружестве существуют различные формы собственности друг на друга, то Иероним относился к самым мелким собственникам.
– А ты отвезешь меня? – спросила Аня, хотя заранее знала ответ.
– Сама, Аннушка, все сама, – Иероним что-то искал, складывал, рвал на мелкие кусочки, хватался за голову, складывал их на столе, подгоняя друг к другу, то есть играл в самодельный пазл. Потом он переписывал полученную информацию на другой листок, задумывался и опять разрывал его на те же мелкие кусочки. Настроение у мужа было превосходное! Но тем прежним Иеронимом в канареечном пальто он все равно уже не был.