Мой брат якудза
Шрифт:
И еще много стихов, написанных мягкой, льющейся каллиграфией. Один стих на каждый день четырехлетнего заключения. И в этих стихах поблескивают, как драгоценные камни, слова, рожденные тоской и свободой заключения.
— У нас не занимаются наркотиками. В районе Кансай (Киото-Осака-Кобэ) есть семьи, занимающиеся наркотиками, в основном сябу. Как выглядит сябу? Как маленькие кусочки льда. И в районе Канто (Токио) есть несколько семей, занимающихся наркотиками, но у нас в Кёкусин-кай такого нет. У нас запрещено употреблять и продавать, потому что это уничтожает людей. Тот, кто занимается наркотиками, — не человек, и он не принесет пользы семье, потому что его разум дремлет. Если я слышу о ком-то, что он продает наркотики, то он тут же отлучается от семьи.
Мы также занимаемся маклерством. В Токио сумасшедшие цены на землю, и не мы тому виной. Когда-нибудь этому настанет конец. Вы видите, что страшные законы, установленные обществом, очень тяжелы и от них гораздо больше вреда, чем от того, что делаем мы. Поэтому мы и вмешиваемся туда, где есть спекуляция, вложения капиталов и посредничество. Всегда ли мы ведем себя по-хорошему? Нет! Иногда мы прибегаем к угрозам, но в Кёкусин-кай запрещено трогать катаги. Да, есть и другие семьи. Я считаю, что они плохо поступают, но не могу вмешиваться. Да, в таких случаях якудза поступает плохо и не просто переступает закон. Несомненно, сегодняшняя якудза проходит процесс гангстеризации, и я обеспокоен этим, потому что это не соответствует моим моральным устоям. Но с точки зрения нашего выживания надо смотреть вперед, на много лет вперед. И мыслить глобально. Гангстеризация якудза разрушит ее. Молодежь, новые семьи, «новая раса», не смотрят вперед. Они хотят побольше денег и побыстрее. Хотят красоваться перед девочками машинами, одеждой, хотят развлечений.
Мы — как лидеры в большой политике. У нас все устроено не так, как в вашем мире. Нам нужны дальновидные лидеры с политическими способностями и моральными устоями. Да, моральными устоями. Моралью, такой же запутанной и полной противоречий, как и у вас.
Очень плохо, когда из-за недвижимости приходится применять насилие. Это ведет к полной делегитимации якудза, к бойкоту. Выгонять людей из домов, принуждать их продавать дома за бесценок и наводить на них страх — это плохо. И недейственно. Я все еще слежу за нашей внутренней моралью, но я вижу, как она постепенно исчезает. Если кто-нибудь из моих людей запугивает невинных катаги на улицах или в их домах, то он оставит у меня свой мизинец или даже получит черную карточку, означающую бойкот. Но обрезание мизинцев — это тоже устаревший обычай, и от него надо избавляться. Мы должны смотреть вперед и быть современными. Год назад я запретил этот обычай в своей семье.
Среди бывалых есть и те, кто покупает протез мизинца, чтобы окружающие не видели, что они якудза. Самые лучшие протезы мизинцев делают в Лондоне, но в Гонконге они дешевле, к тому же Гонконг гораздо ближе к нам.
Молодой парень идет по узкой улочке. Другой парень идет ему навстречу. Они стоят, смотрят друг на друга пронизывающими взглядами нирами, их головы немного наклонены. Сердце отчаянно стучит в груди. Голова говорит: продолжай себе идти. Сердце говорит: нет. Саке переливается по всему телу и просится наружу. Надо переходить к действиям. Живот «закипает». Голова говорит: нет, не делай этого. Это безумство, это сумасшествие. Что делать? Босс не разрешает. Но он так на меня уставился, этот парень. Он целый день ошивается здесь и выводит меня из себя.
Чего он так на меня пялится? Если я сейчас просто уйду, я — не мужчина. Как я посмотрю в глаза пацанам, что я им скажу? Но босс не разрешает. Говорит, нельзя затевать личных драк. Наказание будет суровым. Но я ведь не могу уйти сейчас. Этот урод, конечно, из Ямада-гуми, сябу так и прет из этих мерзких ноздрей. Босс запретил, ну и что? И вообще, эти боссы сегодня слишком уж дипломатичные, слишком уж мягкотелые. Соперник готов на меня напасть, вот он идет на меня, сейчас достанет нож. Как я могу продолжать просто идти? Нет, я не боюсь, я его разорву, я разорву его.
И они сцепились. Человек рвет кожу на человеке, оголяется мясо, и кровь капает на дорогу, разрастаясь в большую лужу посреди асфальта. И ни души вокруг. Оба валяются на дороге. Их кровь перемешалась, и непонятно, что происходит.
И вот кто-то кому-то рассказал, возник переполох. Молодые парни с обеих сторон раздирают друг друга. Их матери ничего об этом не знают, но молятся божеству Каннон, чтобы оно смилостивилось над этим безжалостно пылающим огнем. О Каннон! Пожалуйста!
Так начинается война. На следующий день двое нападают на офис босса из соперничающей семьи и обстреливают символ семьи. На другой день двое нападают на группу молодых парней из этой семьи в одном из переулков на Синдзюку. Еще немного, и начнется настоящая война. Нельзя знать, куда она приведет.
И тогда — телефонный разговор между двумя боссами. Они понимают. Да, да, эта современная молодежь. Извините. Нет, это я должен извиняться. Нет, нет, это я… Мы ведь за мир. А как поживает ваша дочка? Да, у меня все в порядке. Да, спасибо, спасибо, до встречи на похоронах Номуры.
Босс звонит своему сыну, который оповестит своего младшего брата, который оповестит своего младшего брата, который скажет своему молодчику, затеявшему драку, что тот совершил необдуманный поступок, что в якудза так не поступают. И тогда…
В тот же день молодчик приходит в офис семьи. Глубоко кланяется всем присутствующим. Просит большой кухонный нож, садится за стол, достает белую салфетку, кладет левую руку на стол. Расставляет пальцы своей красивой, гладкой и молодой руки. Дрожащей правой рукой обвязывает салфеткой мизинец. Смущенно смотрит вокруг. Присутствующие смотрят на него решительными взглядами. Делай то, что нужно сделать, говорят эти взгляды, и хватит дрожать. Чем быстрее ты это сделаешь, тем легче будет, дурень.
Никто из них не стоит рядом с ним. Они знают, что произойдет.
Парень отодвигает мизинец от остальных пальцев. Берет большой кухонный нож, который познал уже очень много мизинцев. Кладет острие ножа слева от мизинца, напротив первого сустава.
Парень кричит: «Оябун!! Простите меня за причиненный стыд! Простите меня!!!»
Он закрывает глаза и с криком «ООО!!!» одним взмахом резко опускает нож на сустав мизинца.
Сустав отлетает, и из пальца хлещет кровь, как из трубы, которую прорвало. На парне нет лица. Все вокруг него расплывается, и в глазах темнеет. Он пытается завязать то, что осталось от пальца, но теряет сознание. Красное пятно раскрашивает салфетку и становится все больше и больше.