Мой брат якудза

Раз Яков

Сэнсэй, а я ведь был одним из них. Наши банды назывались «Властелины ада», «Предатели», «Черный император», «Красные скорпионы», «Камикадзе», «Акулы», «Бог драконов», «Мафия», «Бродяги», «Могильщики», «Черепа», «Злые вампиры», «Черные принцессы», «Преданные родине», «Преданные императору», «Синие бесы» и все в таком же духе. Мы ездили на «Хонда CBX400», «Кавасаки FX400». Одевались в токофуку, одежду камикадзе, — кожу и темные очки. Некоторые любили розовые, белые и красные цвета. Я был предводителем одной из таких группировок, «Черные вдовы»⁴⁶. Меня боялись мама, соседи и местный участковый. Мы гоняли рядом с полицейским участком в два часа ночи, и никто не пытался нам помешать. Собирались на берегу широкой реки. Это был бедный рабочий район. Мой мотоцикл очень выделялся среди остальных. «Кавасаки FX400», за сто пятьдесят тысяч иен. Откуда я достал деньги? Из разных мест. Но сто пятьдесят тысяч — это еще не все, далеко не все. Ведь надо, чтобы на нем были установлены зеркало «Наполеон», синие мигалки на тормозах, шины от «Пирелли», сигналы от Мориваки, подходящая краска и разукрашенная панель, скрывающая цепь, сиденье, флаги, шлемы, наряды и все такое.

И еще надо, чтобы рядом были девочки. Девочки в коротких юбках, жакетах из гусиных перьев, с оранжевыми, зелеными и фиолетовыми стрижками, с шипами на головах, серебряными украшениями по всему телу и с большим количеством водки в крови. Иногда это были хорошие девочки, иногда стервы. Валентайн Буги, Розмарин Коко, Хироко Дезирэ, Мияко Пуси. Они садятся на мотоцикл, будто в предвкушении секса.

Сначала, когда все начиналось, мы не ощущали себя одной командой. Собирались в парке с девочками, смотрели друг на друга, сидящих на мотоциклах, а потом на маленькие дома, маленькие квартирки, маленькие садики, маленькие семьи, маленьких людей. Когда мы смотрели туда, на город и на полицейский участок, кровь закипала у нас в жилах. Мы берем свои мотоциклы, нюхаем немного керосина, немного сябу.

И когда мы выезжаем со звуками «Вооонннннн! Гоаннн!», «босо»⁴⁷ становится одним целым, мы все без исключения чувствуем друг друга. Сердце стучит до боли. Бан-бан! И тогда я ору: «Яууу!» Ору с надрывом, изо всех сил. Мы превращаемся в одного огромного непобедимого монстра, и страха больше нет.

В такие моменты я чувствовал себя мотоциклом, который несется с огромной скоростью. Я — двигатель, я — флаг, я — сиденье, я — выхлопная труба, я — газ, я — дорога. И нет мне препятствий. Ни дорога, ни река, ни горы, ни небеса не остановят меня.

Хочешь знать, когда было круче всего? Круче всего было, когда мы виляли хвостом колонне.

— ?

— Когда мы убегали от преследующей нас полиции. Мы удирали от них зигзагами. В те моменты наши головы как будто объединялись, и все мы становились частями одного целого. Это было круто, потрясающе, божественно. Может быть, это похоже на то, что когда-то чувствовали камикадзе. Это создает «хай»⁴⁸. В такие моменты на самом деле здорово. Я не уверен, чувствовал ли я что-либо подобное с тех пор, со времен босо. И эта молодежь сегодня напоминает мне о тех моментах. Никто: ни полицейский, ни император, ни мой отец, которого я не знал, ни моя мама, которую я очень любил, — никто не остановит меня. Может, разве что смерть. Но и в этом я не уверен. Кто еще в этой Японии может так себя чувствовать? Скажи мне — кто? Ты ведь так хорошо нас знаешь. Кто может такое испытывать? Кто?

Чувствовать на себе взгляды катаги, трясущихся от страха и так сильно ненавидящих тебя. Слышать звуки ревущих моторов. Видеть людей, жаждущих хоть на один момент оказаться на твоем месте. Завоевать главную улицу, поднять всех местных жителей из их постелей и видеть, что даже полицейские перепуганы.

И надо хорошенько подумать, кто сидит у тебя за спиной. Если она трусиха, это ужасно. Она сидит молча и дрожит от страха. Это меня разражало. Но если она классная, то она будет орать: «Ты суууууууупер! Ты крутоооооой! Давааааай! Гони! Гони! Быстрее! Давай покажем полиции! Вот, они сзади!» И у тебя возникает такое чувство, будто ты на самом сумасшедшем мацури в Японии.

Посмотри на меня, сэнсэй. Глядя на них, я опять становлюсь подростком. Хотя сейчас я их боюсь. Я бы не осмелился сесть на мотоцикл с этими сумасшедшими. Но у меня к ним много любви, уважения, а также и ностальгии по тем временам, когда я был одним из них. От одних только воспоминаний я пылаю. Видишь, я все еще дрожу.

Но один раз все было иначе. Как-то, после крутого босо в городе, мы возвращались втроем или вчетвером, под утро, уставшие, опустошенные, в свой район. Светало. Мы слезли с мотоциклов и устроились отдохнуть на дороге у берега реки. Хотели выкурить по сигарете, вернуться домой, поспать и проснуться после обеда.

И тут к нам подходит группа рабочих, человек двадцать, все — местные жители. На них черные рабочие гетры, в руках маленькие сумочки для еды, пояса с рабочими инструментами на бедрах. Там, внутри, разные ключи, отвертки, молотки, чего только нет. И вот они останавливаются возле нас.

Нирами. Смотрят прямо в глаза. Мы знаем, что они здесь не для дружественных бесед.

Кто-то из них смотрит на меня. Я смотрю на него. Он смотрит и говорит мне: «Чего уставился? Дерьмо собачье, чего уставился? Встань и поклонись взрослому человеку! Где твоя воспитанность, зелень?! Вставай!»

Мы осторожно переглядываемся. У нас тоже есть инструменты, но они в мотоциклах. Если встану, он меня отделает. За весь тот шум, который мы устраивали здесь в последние месяцы.

Я встаю, притворяясь покорным, и, если честно, боюсь. Это тебе не клерки в банках. Лица этих мужиков внушают ужас. И их пацаны иногда крутятся среди нас. И их дочери тусуются с нами. Их дети не идут в университеты, учатся жизни у нас. И я боюсь. Может быть, его дочка была со мной вчера? Может, на мотоцикле, может, на дереве, может, под деревом. Может быть, я тащил ее до дома в стельку пьяную, кто знает.

Я встаю и делаю вид, будто кланяюсь, сам же осторожно смотрю в сторону мотоцикла, прикидываю, как быстро до него добраться. И вот — первый удар, в ребро. Потом еще и еще. Я слышу других, слышу, как лопается их кожа и раскалываются кости, слышу, как хлещет кровь, слышу, как мое сердце колотится, будто небесные барабаны, слышу крики, вижу скорченного и избитого друга Дзиро. Вижу глазами, красными от крови.

Больше всего было обидно за мотоциклы, превратившиеся в груды дымящегося металлолома с разорванными в клочья флагами.

Две недели я был в больнице. Отец не приходил меня навестить. Может, и не знал о том, что произошло. Мама сидела со мной часами на протяжении двух недель. Не говорила ни слова. На ее лице не было никакого выражения. Ни жалости, ни боли, ни упрека, ни вопросов, ни желаний — ничего. Она только прикладывала примочки на раны.

Я боюсь катаги, сэнсэй. Я, Тецуя, один из трех главных якудза на севере, боюсь катаги, боюсь обычных жителей этой страны. Не езжу на поездах, никогда.

Мы приехали на Хоккайдо, в южный город острова, Хакодатэ. По дороге Тецуя останавливался в нескольких местах, отлучался на несколько часов и возвращался. Иногда он выглядел озабоченным, иногда радостным. Часто возвращался подвыпивший и радовался малышу Котаро. Мы останавливались в разных минсюку⁴⁹, в каждом из которых его давно знают и относятся к нему с большим почтением. В городе Хакодатэ Тецуя управляет делами местного мацури. Может быть, здесь мы узнаем что-нибудь о Юки. Мы подъезжаем к маленькому минсюку, и хозяева встречают меня с широкой улыбкой: