Мой брат Юрий
Шрифт:
Изыскания эти в заводской многотиражке сделаны и результаты их опубликованы А. Беловым в московской областной газете «Ленинское знамя».
А мне, не скоро, приятно было узнать, что и в заметке Гурьевой, и в заметке Толченовой список успешно сдавших экзамены учеников открывается именем брата.
Юра, возможно, и не читал о себе в многотиражке — обошла «Заводская правда» ремесленников стороной. Сужу так потому, что знаю: прочитал бы — прислал бы газету домой. Радость-то какая великая была: седьмой класс закончил!
Под
Всегда, когда Юра приезжал домой, мы находили время выбраться на рыбалку.
Так вот и в этот раз. Но, в отличие от других дней, не везло нам сегодня.
Не клевала рыба.
Мы лежали на горячем песке, разомлев от непривычно жаркого для августа солнца, лениво следили за поплавками. А гусиные перышки и пробки поплавков едва покачивались на мягкой и несильной волне, и вода была настолько чиста и прозрачна, что даже легкая тень, которую отбрасывал на нее прибрежный ивняк, не могла укрыть крючков с насаженной на них приманкой, ровного илистого дна, усыпанного ракушками.
Светлые облака невесомо плыли над Гжатью, и так же невесомо, не встречая препятствий, скользили по реке их отражения, просвеченные солнцем.
То ли перевелась в нашей Гжати рыба, то ли поумнела — не ведали мы, но на крючок идти она не желала. Уха срывалась, к великой нашей досаде, потому что, уходя из дому, хвастливо пообещали мы вернуться с добычей и на поджарку, и на уху.
— Рассказал бы ты, Юрка, что-нибудь — предложил Борис.
— А что рассказать-то? — скучно отозвался Юра.
— Про полеты, про самолет.
Наш «средний» оживился, присел на песке, обхватив голые колени руками, но все же для начала малость поломался.
— Вам неинтересно будет. Вы же сухопутные.
— Ладно, не зазнавайся,— поддержал я Бориса.— Не задирай нос. Уж коли ты один из нас троих летать научился — рассказывай, не отнекивайся.
Он прищурил глаза, раздумывая, припоминая что-то. А поплавки все так же сонно покачивались на воде, и по-прежнему не клевали ни ерши, ни пескари, и даже разозлиться как следует на то, что нет клева, не хватало у нас ни сил, ни желания: слишком знойным выдался этот день последнего летнего месяца.
— Ладно, слушайте внимательно, а то не все поймете,— сказал Юра.— Пожалуй, расскажу я вам историйку. Только не про полеты на самолете, а про прыжки с парашютом. Про первый свой прыжок...
На аэродром они ехали в автобусе, десятка два парней и девчат, знакомых между собою по техникуму, по аэроклубу и вовсе не знакомых. Ехали по ночным улицам Саратова, в третий раз ехали: дважды до этого — вчера и позавчера — прыжки отменялись из-за ненастной погоды. И оттого, что город спит, а они никак не могут отоспаться вволю, что каждому из них сегодня на рассвете предстоит впервые в жизни прыгать с парашютом, парни сидели притихшие, задумчивые. Кто-то, правда, попытался рассказать анекдот, но у анекдота оказалась длинная «борода» — в ответ не засмеялись, не поддержали любителя фольклора, и тот смущенно умолк на полуслове.
Девчата — те наоборот: шушукались друг с дружкой, посмеивались над ребятами, задирали их. Выделялась среди них одна блондинка — юбчонка на ней в обтяжку, губы накрашены сочно, прическа на голове — популярный «конский хвост». И голосок ее звучал чаще других, и шпильки были поострее.
— Посмотрите-ка на него, какой букой сидит,— показала она на Юру.— Наверно, сто раз уже прыгал. Можно подумать, заслуженный мастер спорта.
— Тоже в первый раз,— негромко отозвался Юра. Разговаривать не хотелось.
— Ах, в первый раз? Он, девочки, храбренького из себя строит, а у самого, поди, поджилки трясутся.
«Тоже мне, навела губы. Мазиха»,— подумал Юра, обиженный насмешками блондинки. И вдруг улыбнулся. Неожиданно для себя вспомнил он это чудное словцо. Так вот, «мазихами», на родине, на Смоленщине, зовут в народе недурных собой, но любящих принарядиться, подкраситься и, в общем-то, легкомысленных девчат и молодых женщин. Нигде больше: ни в Москве, ни в Ленинграде, ни в Саратове — не приходилось ему слыхивать этого словца.
«Мазиха»,— снова повторил он про себя, и от этого невесть какими путями пришедшего на память родного словечка вдруг потеплело на душе, угасла обида на девушку-задиру.
А та все напирала:
— Признайся, трусишь ведь, только виду не подаешь?
— Ага, трушу, только виду не подаю,— согласился он.
— А я — так вот ни капельки, ни на сколько вот,— показала она розовый ноготь на мизинце.
Первым, для пристрелки, прыгал Дмитрий Павлович Мартьянов, инструктор. А когда он приземлился — красиво и четко, быстро и уверенно на глазах у восхищенной ребятни погасил парашют, прозвучала команда:
— Гагарин, к самолету!
Шел, не чувствуя под собой площадки аэродрома — только на спину и грудь тяжестью навалились вдруг ранцы основного и запасного парашютов. «Может, отказаться, не поздно еще»,— мелькнула трусливая мыслишка. И вторая, ей вперебой, наплыла: «Отказаться — в своих собственных глазах опозориться, не я первый — не я и последний, прыгали до меня и после меня прыгать будут, чего ж бояться-то?»
— Ни пуха! — услышал он за спиной голос девушки-задиры и про себя послал ее к черту.
Маленький По-2 оторвался от взлетной дорожки, набрал высоту. До сих пор Юре не приходилось летать даже в качестве пассажира. Эх, если бы не прыгать сейчас!— полюбовался бы сверху городом, что белокаменно раскинулся внизу, на земле, некруто изогнутым клинком Волги, по зеркальной ленте которой скользят сейчас катера и пароходы. Если б не было нужды прыгать... А нужда великая: без прыжка с парашютом не допустят к самостоятельным полетам на самолете.
Ни белокаменного города Саратова, ни красавицы Волги Юра не видел — торчал перед глазами только обтянутый кожаным шлемом затылок летчика.