Мой друг работает в милиции
Шрифт:
— Я — «Сокол». Слышу хорошо.
— «Сокол», больницу запрашивали? Прием.
— С больницей говорили. Сотрясение мозга, ушиб, перелома позвонка нет. Температура тридцать девять.
Я ловил каждое слово о Димке и о маме, которая, как оказалось, уже была в милиции и, наверное, страшно переживала из-за меня. Потом тихо спросил:
— Алексей Иванович, а Бориса Всеволодовича поймали?
Алексей Иванович сказал негромко и раздельно:
— Поймали, Сережа.
— А как вы узнали, что мы уехали из города?
— Видишь ли, преступники действуют не в пустоте.
Я вопросительно посмотрел на Шурикова, и он, как бы отвечая, утвердительно кивнул мне.
— Твои… знакомые скупали пленку, делали записи джазовой музыки и спекулировали этими записями, нигде не работая. Чтобы самим не попадаться, они искали подручных.
— Пятьдесят второй, я — «Сокол», как слышите меня? Прием.
— Слышу. Прием.
— В третьем вагоне электрички, идущей на Ленинград, — женщина в голубом платье в горошек. Билет до Пискаревки. Прием.
Машина прибавила скорости. На ступени платформы мы поднялись в тот момент, когда состав затормозил и двери с шипением раздвинулись. Я напряженно всматривался в лица выходивших из электрички. Вдруг возле третьего вагона послышался шум, и два милиционера вывели на перрон упирающуюся Марину Владимировну.
Каждый день я прихожу в свой любимый дворик и думаю, думаю… Вот и солнце сделалось по-вечернему нежарким. Скоро придет с работы мама, нужно успеть вернуться к ее приходу. Она еще больше осунулась. Иногда, проснувшись ночью, я слышу, как она плачет. В такие минуты мне становится ужасно жаль ее, так и подмывает броситься к ней, обнять, попросить прощения. Но я только глубже зарываюсь в подушку и снова и снова казню себя за все. Разве мама простит? Разве можно меня простить? И разве простит меня Димка?
Я поднимаюсь и бреду к дому. Под аркой слышатся шаги. Я прячусь за высоким штабелем досок. Во дворик вбегает Димка. Оглядывается вокруг. И оттого, что я знаю — не простит, мне вдруг все становится безразлично, и я выхожу из-за штабеля.
— Сережка!
Мне некуда деться, да и не хочу я бежать. Я смотрю ему прямо в глаза и жду.
А Димка вдруг спрашивает как ни в чем не бывало:
— Сережка! Поехали во Всеволожск? Я письмо получил от… бабушки и от малышей. Хочешь, дам почитать? Они там ждут. И еще — я понял… — Голос Димки становится звонким, напряженным, но говорит он твердо: — Я понял, что Алексей Иванович не виноват. И память об отце тут ни при чем. Отца мне никто не заменит, но это другое. Так?
Я молча киваю в ответ.
Михаил Евгеньевич Скрябин
Запретный знак
Не успели шестиклассники раскрыть тетради на партах, как в дверь просунулась голова уборщицы.
— Романова директор вызывает.
Миша Романов повернул белобрысую голову к учительнице — можно или нет, — встал и пошел к двери. Шел он по проходу между партами так, что сразу можно было сказать: этот мальчишка знает, как ходят в строю. Пожалуй, знает он, и как командуют строем.
Никто не удивился, что Романова куда-то вызывают среди урока.
В кабинете директора сидела незнакомая молодая женщина в свитере. На стуле рядом с ней — прямоугольная сумка светлой кожи. «Репортерский магнитофон», — определил Миша.
— Давай знакомиться. — Женщина указала Мише на другой стул. — Я из «Пионерской зорьки». Хочу, чтобы ты рассказал о своем отряде. Ты ведь командир отряда ЮДМ — юных друзей милиции?
— Да.
— Вот и расскажи, с чего вы начинали.
Директор поднялся, сказал: «Не буду вам мешать» — и двинулся из кабинета. Миша перехватил его взгляд, директор чуть заметно прищурил один глаз. И Миша вдруг подумал, что ему здорово повезло. Если бы корреспондентка приехала не теперь, осенью, а хотя бы прошлой зимой…
Начинали они с крупной неприятности.
Как-то Миша Романов с двумя приятелями, Генкой и Валерой, увидели в кино соревнования по бобслею. Здоровенные дядьки в темных очках мчались по крутому склону на санках, работали рулями, поднимали снежные вихри. Чувствовалось, что скорости огромные.
Когда вышли из кинотеатра, у троих приятелей только и разговору было, что о бобслее. Приделать к санкам руль — штука нехитрая. Только вот где найти настоящую гору?
— У моста, где же еще, — вздохнул тощий, долговязый Генка, которому любое пальто через месяц становилось коротким. — Только не съедешь там…
— Да, машины…
— Шоссе, — закончил аккуратный круглолицый Валера.
— Бежим, попробуем, — тряхнул головой Миша. — Сегодня так покатаемся, а завтра руль делать будем. Может, мало машин. Как-нибудь.
Да, это была единственная гора в округе. С трех сторон ее окружали заборы каких-то складов. Одна сторона была открыта, но здесь вдоль горы проходило шоссе. В сотне шагов — деревянный мостик, от него — крутой подъем мимо горы. Не больно покатаешься, машина идет за машиной. Единственный способ — скатиться до шоссе и в последний момент вывалиться набок из саней, затормозить самим собой. Но разве так настоящие спортсмены катаются?
Одна за другой появлялись из-за крутого поворота, от моста, тяжело груженные самосвалы, быстрые «волги» и «жигули». Наконец наступила пауза, машин как будто не было. Генка решился. Он толкнул сани вперед, сделал несколько лихих полуразворотов, подражая гонщикам из киножурнала, тормозя то одной, то другой длинной ногой, — и видно было, что ему уже не остановить саней. Генку вынесло на шоссе.
В ту же минуту перед Генкой вырос радиатор голубого самосвала. Завизжали тормоза. Из кабины выкатилась маленькая юркая фигурка шофера.