Мой Лабиринт, или Мемуары непрожитой жизни
Шрифт:
Первые звездочки
Нас приняли в октябрята, и на переднике у меня появилась звездочка с юным Ильичом в центре. Класс разбили на три звена по десять человек и устроили между звеньями соревнование по успеваемости. Оценок нам в то время еще не ставили, только печать-звездочку. Какое звено наберет больше звездочек, то и выиграло.
Я читала лучше всех в классе и регулярно приносила звездочки своему второму звену, но вот с чистописанием у меня не ладилось. Буковки в прописи никак не становились красивыми, падали друг на друга, да еще и грязь…
Юлька Безверхова своему первому звену приносила звездочки по физкультуре, потому что бегала даже быстрее мальчишек, но вот с остальными предметами у нее было не очень хорошо. Юлька оказалась в одном звене с Сережей Швидченко (он и там капитан), но приструнить маленькой
Закончив прописи, мы начали писать в тетрадях в косую линейку. Я в них уже не особо искала звездочки, но в первый же день перехода на тетради нашему звену на стенде соревнования Марина Ивановна поставила сразу две. Чьи? Неизвестно. Только придя домой, я с восторгом обнаружила у себя одну звездочку по математике и вторую по русскому языку. Маме было очень приятно.
Труд сделал из обезьяны человека
Вот что у меня действительно не получалось, так это работать на уроках труда. У меня не получалось сделать красивую открытку маме, аккуратно вырезать и приклеить аппликацию, пришить пуговицу или сделать заплатку. У меня даже не получалось уследить за своими инструментами. Если я делала аппликацию, то пузырек с клеем непременно разливался, потому что не был вовремя закрыт, а ножницы падали под стол. Нитка с иголкой не желали делать аккуратные стежки, а потом и вовсе куда-то исчезали. На уроках труда я узнала, что я ребенок несобранный, неаккуратный и к тому же неразвитый и ленивый. Неразвитость моя проявлялась в том, что я не могла сделать нормальный, ровный разрез ножницами. «У тебя не развита мелкая моторика рук. Оттого и почерк такой плохой. Наверное, твоим родителям нужно было подумать о подготовительной группе детского сада», – говорила Марина Ивановна. Лень моя заключалась в том, что я всегда делала нитку в иголке слишком длинной и вдобавок не отрезала ее ножницами, а перекусывала. «Такая нитка бывает только у ленивых хозяек», – пеняла мне Марина Ивановна и показывала, что нитка должна быть длиной с предплечье.
Работы многих девочек из моего класса возили на выставки в РОНО. РОНО – непонятное слово; только позже я узнала, что оно означает «районный отдел народного образования». Мои работы я не показывала даже маме.
К сожалению, труд нельзя прогулять как физкультуру. У Марины Ивановны не забалуешь.
Снова противогаз
В нашем микрорайоне было два опасных объекта. На одном из них хранились запасы хлора, а на другом – запасы аммиака. В связи с этим у нас проводились занятия по гражданской обороне.
Хлор и аммиак – это СДЯВ. Это смешное слово обозначает сильно действующие ядовитые вещества. На урок труда мы принесли вату, марлю, ножницы и сделали ватно-марлевые повязки. Моя получилась кривой и едва закрывала нос. Потом мы разбились на пары и организованно «эвакуировались» вверх и вниз по лестнице.
На следующей неделе дошло дело и до противогазов. Мы протирали противогаз ваткой, смоченной в растворе марганцовки – так надо, чтобы не подхватить заразу. От противогаза противно пахло резиной. Фильтр на конце «носа» тяжелый и, когда я надевала противогаз, он тянул голову вниз. Не понятно, от чего спасает противогаз, потому что дышать в нем совершенно невозможно. Я выдержала в противогазе ровно 10 минут, потом сняла его. «Это ничего, – утешил инструктор, – этого бывает достаточно, чтобы спастись».
Теперь я совершенно успокоилась насчет американцев. Если начнется газовая атака, я знаю, где взять противогазы на всю семью.
Хранилище памяти. Сын возвращается из школы в первом классе. «Мам, а у нас есть достаточно подушек, чтобы заткнуть все окна, когда пойдет хлор или аммиак?» «Не беспокойся, сынок, мы возьмем в школе противогазы и спасемся»
Новый год
В тот Новый год мама сшила мне красивый новогодний костюм. Собственно костюм был очень простой: балахон с рукавами красного цвета, но мне очень нравился. Мы вдвоем с мамой пришивали к балахону гирлянды –
На новогодний праздник мы собрались в нашем классе. Было очень много разных костюмов, встречались даже индейские вожди. Я чувствовала себя прекрасно и втихаря показала Юльке Безверховой, какой отличный стежок пустила по подолу своего платья.
Когда мы вдоволь нахвастались своими костюмами и напились чаю с пирожными, Марина Ивановна взяла празднование под свой контроль: «Теперь каждый выйдет и расскажет нам про своего героя». А что мне рассказывать? Я просто красивая принцесса. Начали, как на грех, с меня. Я вышла на середину класса и жалобно посмотрела на маму. Мама тут же взялась меня выручать и начала громким трагическим шепотом суфлировать: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком…». Я хорошо знала эту сказку, но вот как раз в тот момент без посторонней помощи рассказать не смогла. Мама суфлировала мне до слов «Я б для батюшки-царя родила богатыря», после чего я, отмучавшись, побежала на место, но успела услышать, как Марина Ивановна сказала в сторону: «Маме – пять, Юле – два».
Эх, Марина Ивановна!
Зимние каникулы
На зимние каникулы я снова отправилась к бабке Люсе в Горелово. Это первый раз, когда я была у нее зимой. Бабка Люся топила круглую дровяную печку, и я приобщалась к этому таинству, подкидывая березовую бересту для разжигания. «Береза – самые лучшие дрова, а у нас осина. Осина не горит без керосина. А трещит – это елка», – задумчиво говорила бабка Люся. Она еще и электричество экономила, поэтому мы разговаривали при свете огня из печки и лампады. Я полюбила эти долгие темные вечера, потому что бабка Люся не была занята на огороде и любила рассказывать свою жизнь.
Хранилище памяти бабки Люси. «У нас была большая семья: одиннадцать человек детей и только две девочки, я и моя сестра Рая. Отчим мой служил батюшкой при Базаровском приходе, звали его отец Василий. Вот, посмотри на фотографии: тут я и моя сестра».
На старой потертой и пожелтевшей дореволюционной фотографии – две девочки в кружевных платьях. Младшая, лет двух, сидит на большом деревянном стуле, а старшая, лет шести, стоит рядом и держится за спинку стула. «Я еще училась в церковно-приходской школе, когда отца Василия забрали и он пропал без вести. Закончила только пять классов. Жить нам стало без кормильца совсем невмоготу, вот и стала матушка нас в люди пристраивать. Меня в одиннадцать лет в Петроград послали на заработки. Хотелось мне при маме остаться, да при хозяйстве осталась одна Рая. Так мама порешила. Устроилась я в Петрограде посудомойкой, жила у хозяина под лестницей. На заработок не зарилась, почти все маме отправляла. Хозяин злой был, побивал меня частенько, а то я думала, что и вовсе удавит за разбитую тарелку. Только попались мне добрые люди – тетя Груша и тетя Дуня, приютили сироту. Вот они на фотографии, они сестры».
На старой довоенной фотографии стоят рядышком две миловидные женщины, одетые по моде довоенного времени. «Нашла я у них и кров, и хлеб, и мужа они мне потом сосватали. Да что я тебе глупости рассказываю, спать пора!»
А вот со сном была целая проблема. Летом я спала на веранде, там всегда было светло – в Ленинграде же белые ночи. А зимой меня укладывали в темную маленькую комнату, в которой стояла высокая старомодная железная кровать с металлической сеткой под матрасом, а напротив нее – такой же древний шкаф с большим зеркалом на дверце. Так вот, меня почему-то все время интересовала некая мифическая деятельность, которую в моем воображении под кроватью производили крысы, и я всю ночь, вместо того, чтобы спать, пялилась в зеркало, пытаясь заметить следы их наступления на меня. В общем, я мучительно засыпала только под утро. Эта проблема преследовала меня на зимних каникулах несколько лет, до тех пор, пока на нашем Речном переулке не поставили электрические фонари, один из которых оказался прямо напротив окна маленькой комнаты. Свет этого фонаря успокаивал и убаюкивал.