Мой личный враг
Шрифт:
Вот так с ней всегда, с этой раскованностью. Стараешься, стараешься, да и попадешь впросак. Как недавно в стриптиз-баре. Засунул красотке в трусики бумажку. Все вроде правильно. Но красотка почему-то взглянула на него как на заразного, и вся тусовка потом пялилась на него, будто он вырядился в пиджак из магазина «Весна».
Только после третьей рюмки мужики, пригласившие его на стриптиз, сжалились и объяснили, в чем дело. Не могли сказать заранее, сволочи!.. Оказалось, что это стриптиз-бар такого уровня, где на засунутую им в прозрачные трусики аппетитно-новенькую зеленую бумажку
Поди разберись, а ошибок, да еще таких грубых, тусовка не прощает…
Ах, как Андрей ненавидел эту тусовку! Всю целиком. Из этой тусовки он никого не знал настолько хорошо, чтобы ненавидеть именно этого человека. Он ненавидел их всех — неистово, яростно, безоглядно… Их — закормленных, устроенных, крепко вцепившихся в жирный кусок. Не то что остальные олухи. Некоторым эти куски перешли по наследству. Другие на них женились. Третьи, добывая их, в буквальном и переносном смысле закладывали душу дьяволу.
Они имели все, о чем Андрей только еще мечтал: замки в Ницце и дачи в Рублево-Успенском, джипы, любых, самых недоступных девок, яхты, виллы, конюшни и личные самолеты… И наплевать им на несправедливое устройство мира. Мир устроен ими и для них.
Вся остальная шваль, живущая на так называемые зарплаты и пенсии — кстати, никто не знает, что это такое? — и мечтающая купить к Новому году детям по шоколадке, существовала постольку, поскольку деньги, собиравшиеся в нескольких, всем известных карманах, все-таки кто-то должен был реально делать.
И — до ночных кошмаров, до дрожи в руках, до ломоты в искусственных голливудских зубах — Андрей Победоносцев мечтал стать одним из них. Тем, кого он так яростно ненавидел, — ведь они уже обскакали его, им теперь только вверх и вперед, а ему еще карабкаться, лезть, ползти, сбрасывая в пропасть слабых и зазевавшихся…
— Андрюш, проснись! — пророкотал голос положившего трубку Ильи Цветкова. — Утомился?
— Да нет, все в порядке, — торопливо выныривая из своих мыслей, отозвался Андрей.
Зря он так размечтался, да еще в кабинете большого начальника. Кто знает, что там у него на физиономии отражалось?
— ВэГэ звонил, — многозначительно пояснил Цветков, называя самого большого телевизионного начальника всем известной корпоративной кличкой и тем самым как бы приближая Андрея к себе. Возможность произносить эти инициалы с видом некоей причастности к «самым верхам» дорогого стоила, и Андрей это оценил. Пожалуй, Вика права — им теперь действительно придется с ним считаться.
— Так вот, Андрюш… — Илья постучал по столу немыслимой красоты зажигалкой. — Ты что думаешь про свой эфир?
— А что? — насторожился Андрей. А вдруг они вовсе и не собираются с ним считаться, а, наоборот, решили подложить свинью? Так сказать, испытать на прочность новоиспеченного тестя — прикроет или нет?
— Ты уже готовишь первую программу или еще нет?
— Ну, снимать еще не снимаю, и штат пока не утвержден… Да в чем дело-то?
— Я поговорил тут с Кириллом, — так звали генерального продюсера, который, по слухам, ничего не решал, — этакий свадебный генерал, прикрывающий собой какую-то сверхсекретную личность, реально управляющую первым каналом, — и мы решили: в январскую сетку ставим тебя на место Вешнепольского.
— Что?.. — переспросил ошарашенный Андрей. — Что?!
Ничего подобного он не ожидал.
Программа Ивана Вешнепольского была самой популярной политической программой на первом канале, и выходила она по выходным, в самое что ни на есть лучшее время — после вечерних «Новостей». В отличие от многочисленных однодневок, она жила уже больше двух лет — срок для политической программы не просто большой, а грандиозный. Иван Вешнепольский, сгинувший несколько недель назад где-то на Кавказе, был как бы символом первого канала, неподкупным — по крайней мере, с виду, ибо ни в чью неподкупность Андрей Победоносцев не верил, — компетентным, знающим, вызывающим безусловное, стопроцентное доверие зрителей. И он, Андрей Победоносцев, всего несколько месяцев читавший в эфире «Новости», может занять его место? Место всесильного, непобедимого, знаменитого Ивана?
— Я не очень понимаю… — начал Андрей, лихорадочно соображая, как именно ему следует реагировать на сообщение Цветкова. — А если Иван к тому времени отыщется?
— Не отыщется, — мрачно сказал Цветков.
— Почему? — глупо спросил Андрей.
— Потому, — ответил Цветков. — Н-да… Может, кофе выпьешь?
— Спасибо… — пробормотал Андрей, и Цветков, оттягивая момент объяснения, вызвал секретаршу.
— Кофе, — приказал он. — Моих сигарет и бутербродов, что ли. Ты с чем ешь? С колбасой, с рыбой?
— Все равно, — отозвался Андрей, понимая, что это вопрос «для плезиру». Он еще не дорос до того, чтобы заказывать бутерброды секретарше продюсера общественно-политического вещания.
Пока ждали кофе, Илья Цветков зачем-то внимательно изучал старую сетку вещания, а Андрей нервно курил.
Что-то здесь было не так. Если поставить на место программы Вешнепольского любую другую — например, из жизни слонов или о корейском фольклоре, — она моментально обретет невиданную популярность, просто в силу инерции зрительского мышления. Все давно привыкли включать телевизор именно в это время и именно на первой кнопке. Для Андрея возможность выхода вместо программы Вешнепольского — это даже не миллион по трамвайному билету. Это как если бы вдруг обнаружилось, что он побочный сын султана Брунея и папа перед смертью завещал ему алмазные копи и несколько нефтяных скважин…
Так не бывает. Таких предложений не делают просто так, даже если ты зять… своего тестя. Конечно, тесть — это немало, но тут есть что-то еще, это точно.
Что же?
И Андрею вдруг стало страшно. Так страшно ему было только раз в жизни на катке. Его били одноклассники, и в какой-то момент он понял, что они забьют его насмерть. На счастье, пришел пьяный сторож с берданкой и разогнал их, но ужас, разлившийся в животе, собачий, нутряной страх, заполнивший все его существо, и обреченность, невозможность ничего изменить — ему с ними не справиться, остается лишь покорно ждать смерти — он запомнил до мельчайших оттенков. На всю жизнь. Ему никогда не отделаться от страшного воспоминания… Ни-когда…