Мой лучший Новый год
Шрифт:
В ту пору тиражи были совершенно несоизмеримы нынешним. У «Студмеридиана» он превышал полмиллиона. И любая публикация становилась действительно заметной. Одно из самых прекрасных воспоминаний того времени: февраль восемьдесят второго. Номер только что вышел. Я иду по студенческому городку в Лефортове, явно адресуясь к пивной. И практически каждый встреченный знакомец жмет руку: «Молодец! Читал. Поздравляю!»
И сразу как прорвало. До конца года «СтудМер» печатает в разных номерах еще пять моих рассказов. Два звучат по радио, в самой популярной передаче «С добрым утром!». Пару других отбирают для сборника. Выходит мой рассказик и пара мини-фельетонов в «Крокодиле», а огромный, на разворот,
Не говоря о том, что в те годы юмористические разделы имеются едва ли не у всякой уважающей себя газеты и журнала. В «Лесной промышленности», например, он носит название «Веселая опушка». Есть такие и в «Гудке», «Советской торговле», в «Советском шахтере». Там я тоже подвизаюсь.
Помимо прочего, литература, оказывается, хорошо оплачивается! Однажды при мне в редакции «Студенческого меридиана» делали разметку: руководители расписывали гонорары для подведомственных авторов. И вот Володя Слуцкий, заведующий юмористическим разделом, лукаво эдак смотрит на меня и спрашивает: «Ну, сколько тебе выписать?» Рассказ мой составляет четыре с небольшим машинописные страницы, поэтому я говорю неуверенно: «Рублей двадцать?» – но даже эта сумма кажется мне гигантской. Володя усмехается и недрогнувшей рукой расписывает – шестьдесят пять.
Шестьдесят пять! Гигантские по тем временам деньги! Студентом я получал повышенную стипендию сорок шесть (в месяц). После вуза пошел младшим научным сотрудником на сто двадцать. А тут – шестьдесят пять! За плод пусть вдохновенной, но всего лишь трехчасовой работы!
Поэтому к моменту следующей встречи с моей возлюбленной Ленинградкой я не просто студент. Я полноценный инженер и лейтенант запаса. А главное, хоть и начинающий, но известный автор и журналист.
Наша новая встреча происходит при следующих обстоятельствах: в Москве женится тот самый мой друг Валентин. Я, естественно, приглашен. И она тоже.
Все, как говорится, во мне снова всколыхнулось. Но в этот раз я не повторяю свою ошибку годичной давности. Я отгоняю от девушки всех ухажеров, действительных или потенциальных. Я танцую, рассыпаюсь, подпаиваю. И в одном из медленных танцев – неожиданно даже для себя – выпаливаю: «Выходи за меня замуж». Чем, возможно, удивляю ее – или даже пугаю.
Она, очень разумно, сводит это к шутке, анекдоту, ха-ха-ха.
Отшумела свадьба – а через пару недель я приезжаю в Ленинград. Живу в ведомственной гостинице. Мы с Ленинградкой первый раз встречаемся в метро «Площадь Восстания». Гуляем по городу, и где-то на Марсовом поле я, теперь в здравом уме и трезвом сознании, повторяю свое предложение. И с того момента начинаю ездить в город на Неве как жених.
Для тех, кто не помнит реалии советской жизни, естественен вопрос: а чем снискивает в то время хлеб насущный автор? Только бегает по редакциям и пристраивает свои юморески?
Конечно, автор служит. Не служить в то время было нельзя. Тем более вчерашнему выпускнику. Должен напомнить, что для студентов в социалистические времена существовало распределение, а именно: каждый обязан отработать там, куда его направят, как минимум три года.
Я попал в институт, название которого начиналось с аббревиатуры ВНИИиПИ – то есть: «Всесоюзный научно-исследовательский и проектно-изыскательский». Имени собственного я приводить не буду, тем более что учреждение существует и поныне и, судя по сайту, неплохо себя чувствует. Наверное, институт и тогда, в начале восьмидесятых, делал большие и важные дела, однако я его, уж простите, воспринимал синекурой.
Служил я младшим научным сотрудником в научно-исследовательской лаборатории, в
На работу следовало приходить строго вовремя, за этим у дверей в НИИиПИ бдительно следила каждое утро начальница отдела кадров. Опоздал хоть на пять минут – пиши объяснительную и лишайся квартальной премии. Так же вовремя следовало покидать рабочее место, поэтому в ожидании звонка, который гремел по всем шести этажам института, сотрудницы заранее собирали свои сумки, и надевали пальто, и стояли наготове у своих столов.
Зато в течение дня контроль осуществлялся не столь жестоко, и почти никто и ничто не мешало работникам, включая меня, заниматься собственными делами. То вдруг прокатывался слух, что в близлежащем обувном выбросили итальянские сапоги или в продуктовом говяжью печенку – и тетеньки бросались туда. То профком вдруг выделял для распродажи книги или театральные билеты, и требовалось распределить их путем интриг и лотереи в правильном направлении. К тому же почти все мои коллеги были обременены детьми – как правило, школьного возраста, – поэтому со второй половины дня начинался дистанционный воспитательный процесс. Городских телефонов в лаборатории имелось всего два, поэтому дамочки по очереди долдонили в них: «Ты пришел? Как дела в школе? А по русскому спрашивали? А ты поел? А что задали?» – и так по кругу.
Надо заметить, что безделье в научных и проектных институтах – одна из немногих разрешенных тем в тогдашней юмористике, наряду с сантехниками, несунами (то есть теми, кто обкрадывает по мелочи родные заводы) и пьяницами. Я и сам вношу немалую лепту в бичевание недостатков, а источником вдохновения служит для меня все тот же институт и коллеги.
Вы меня, возможно, спросите: а чем занималась та лаборатория в головном энергетическом НИИ? И ты сам что делал? И я отвечу как на духу: не помню. Помнится, переписывал цифры с электрической схемы в сводную таблицу. Помню, ходил на первый этаж, в вычислительный центр, с плотной, тяжеленькой колодой перфокарт – именно через них осуществлялось в те поры общение с компьютером. Значит, я что-то вычислял? Возможно. Но вот что, зачем и для чего – припомнить не могу.
Вдобавок в институте, где я служил, имелась, как и во всех учреждениях, обязаловка, от которой сотрудники бежали и уворачивались – а я был не против. Поэтому меня всюду и посылали. Я ведь почему от разнарядок не отлынивал? Во-первых, с дальним прицелом. Как говорил Максим Горький и как твердо считалось в советские времена, писатель должен познать жизнь. Потрудиться на самых низах. Вот я и познавал. Вдобавок при физическом труде голова была свободной и ясной, чтобы придумывать сюжеты и ходы. И, наконец, за отработку давали отгулы: за неделю тебя награждали еще двумя-тремя днями отдыха, которые ты мог израсходовать по собственному усмотрению – например, приплюсовать к отпуску. Или мотнуться к любимой в Ленинград.
Возможно, кто-то не понял или не вспомнил – речь идет о чем? А ведь всякий труженик умственного труда (кроме совсем уж ценных засекреченных академиков) в советские времена обязан был трудиться физически. В основном помогая сельскому хозяйству: доценты с кандидатами, не говоря о студентах, собирали в полях картошку и свеклу. Перебирали выращенное и недостаточно сгнившее на овощных базах. Кроме того, существовало множество подобных занятий, от которых интеллигенты воротили нос – а меня посылали.