Мой марафон
Шрифт:
Гриша лёг, пристроил поудобней свою мелкокалиберную винтовку... Так... не утапливать мушку... не заваливать... так...
Выстрел! Ещё один. И ещё.
После каждого выстрела Гриша смотрел в окуляр. Неплохо: «девятка»... Опять «девятка»... «Семёрка»!.. Начал срывать! Нужно встать и пройтись. Пускай судья-контролёр снимет трубку полевого телефона и скомандует: «Серия кончена!» А ребята, те, что в блиндаже, сменят пробитую мишень на чистую...
В тот день, больше года назад, он тоже сидел в блиндаже, а Витька стрелял тридцатипульный стандарт... Но не нужно о плохом... Папа обещал купить транзистор...
Гриша помахал рукой Петьке и другим ребятам,— они пришли на полигон «болеть». И потом пошёл на линию огня.
Он сделал ещё несколько выстрелов... Пока всё идёт хорошо. «Так держать!» — как говорят на корабле.
Гриша встал, потянулся и начал дышать по-особому, как учил один папин знакомый: вдыхать через левую ноздрю, а выдыхать через правую. Потом наоборот. Этот знакомый говорил, что так дышат в Индии. Не все, конечно, а те, которые называются йоги. Это одно из упражнений, а вообще их очень много, и сами йоги становятся такими, что просто чудеса вытворяют: поднимают чуть не сто килограммов, любую боль переносят и даже могут приказать, чтобы кровь не текла из раны... Так говорил папин знакомый, а Гришин тренер сказал, что не очень-то верит во все эти штуки, но дышать одной ноздрёй разрешает. Хоть это и не очень красиво: могут подумать, что у Гриши нет носового платка...
Гриша перестал дышать по-йоговски и стал прогуливаться взад и вперёд, невдалеке от стола судейской коллегии. Он ходил и тихонько напевал: «Я на камушке сижу...» Есть такая песенка, и, не будь её, не держать бы, наверное, Грише в руках винтовки, не знать, что такое «мелкая» и «высокая» мушка, не целиться с замиранием сердца в чёрную червоточину на белом круге...
Пять лет назад — они жили тогда в другом городе — решили Гришу учить музыке. Купили самую маленькую скрипку — четвертушку, и мама начала водить его в музыкальную школу.
Сначала Грише нравилось: идёшь по улице с чёрной папкой, с футляром, похожим на чёрную безглазую рыбу, а все на тебя смотрят с завистью, уступают дорогу... Потому что идёшь ты не в обыкновенную, куда все должны ходить, а в музыкальную школу.
Но прошло немного времени, и Грише сделалось скучно. Во-первых, играешь какую-то чепуху, ноты какие-то, а не песни и не эти — как их? — кампанеллы. Во-вторых, учитель только и знает что пристаёт: «Круглее пальчики!.. Не утрируй!.. Жирнее смычком!.. Повесь мизинец!..» А главное — надо всё время стоять. Несчастные эти скрипачи! Вот на рояле — совсем другое дело: развалился себе на стуле и давай...
Гриша очень не любил стоять. Уж лучше он будет усидчивым, как требуют в обыкновенной школе, а не устойчивым, как здесь... К тому же учитель музыки, наверно назло, стал разучивать с ним песенку, под названием «Я на камушке сижу...». Гриша так долго играл её, что запомнил на всю жизнь.
Если урок музыки проходил не очень плохо, то на обратном пути мама заходила с Гришей в кондитерскую и покупала трубочку с кремом. То, что на дороге была кондитерская, помогло Грише продержаться почти год и даже перейти в следующий музыкальный класс. Но всё равно его скрипичное образование шло не слишком хорошо, а со скрипом.
А потом он с родителями переехал в другой город. И здесь Гришу опять заставляли «вешать мизинец», «держать позицию», «делать пиччикато». Но по дороге домой тут уже не было жёлто-коричневой вывески кондитерской. Зато был тир. На его прилавке, словно для продажи, лежали пневматические ружья, а у задней стенки, как в кукольном театре, толпились волки, зайцы, утки, и казалось, что вот они заговорят и начнётся представление.
Теперь уже Гриша ходил без мамы, поэтому — хорошо ли, плохо ли прошёл урок — на обратном пути он обязательно заворачивал в тир и проводил там не меньше времени, чем на спектакле кукольного театра. Он не стрелял, а только смотрел, как стреляли другие, как иногда после выстрела какой-нибудь зайчик с металлическим треском срывался вниз и начинал раскачиваться, будто маятник.
А однажды один мужчина сбил подряд три фигуры и сказал Грише:
— Что, небось слюнки текут? Стреляй, заплачу.
— Не надо, спасибо,— сказал Гриша.
— Они центрального боя,— сказал мужчина про ружья.— Ну, бери.
— Я знаю,— ответил Гриша.
Он действительно наслышался здесь всего — и о ружьях, и о том, как стрелять.
— Закрой оба глаза, лучше попадёшь! — крикнул какой-то мальчишка.
Гриша взял ружьё, приставил приклад к плечу, прижался щекой к полированному дереву, почувствовал запах нагретого металла, машинного масла... Он стал наводить так, чтобы мушка на стволе ружья упёрлась в самую середину кружка, нарисованного на утке. Никогда он не думал, что руки у него так трясутся. По мушке видно. Он глубоко вздохнул, затаил дыхание, закрыл глаза... Щёлк!
Гриша открыл глаза: утка болталась вниз головой.
— Молодец! —сказал мужчина.—Настоящий охотник. Ещё! Гриша кивнул. Он выстрелил ещё три раза, но промазал.
— Плохо глаза закрываешь! — сказал тот же мальчишка.
— Ничего, научишься,—сказал мужчина.—Главное в этом деле— спокойствие.
С тех пор Гриша все деньги, какие у него бывали, тратил на тир.
И когда он давно уже перестал играть на скрипке (потому что сначала она сломалась, потом он упал с велосипеда, а потом его родители поняли, что скрипача из него не выйдет), когда он уже больше двух лет занимался в стрелковой секции, выиграл первенство школы, потом района,— всё равно маленький душный тир, похожий на зал кукольного театра, привлекал его по-прежнему.
В стрелковой секции он подружился с Витей Шориным. Они и раньше учились в одном классе, но почти не разговаривали. Если не считать за разговоры несколько фраз, вроде таких: «Ну, ты!» — «А ты?» —«Ты чего?» — «А ты чего?» — которыми иногда они обменивались в классе или в коридоре.
Витя говорил, что больше всего на свете любит дружить. Всегда любил дружить, даже в детском саду. Ведь дружба — самое главное, скажи? Ради неё можно всё-всё сделать... Что это за друг, если на него положиться нельзя?!
Так говорил Витя, и его слова не так уж расходились с делом. Он мог, например, когда гуляли во дворе, спросить Гришу:
— Хочешь, руку порежу? Скажи!
— Зачем? — говорил Гриша.
— Ну, хочешь? Скажи!.. Слабо?!
— Ну...— говорил Гриша.
И Витя вынимал перочинный ножик и резал себе палец. Не очень сильно, но до крови.
Гриша рассказал Вите про тир, и они стали ходить туда вместе. Только у Вити реже срывались со своих насиженных мест кролики, зайцы и утки. И на занятиях секции он тоже стрелял хуже Гриши.