Мой марафон
Шрифт:
Теперь уже было всё в порядке. Митя вскрыл конверт, вынул письмо и на какое-то мгновение подумал, что, может, он и в самом деле вытащил кого-то из воды. Мите даже захотелось присесть к столу и написать ответ: мол, спасибо, приеду, а как же... Но в это время Вася сказал:
— Чего ты уставился в письмо? Первый раз видишь? И чудесное видение рассеялось.
...Обычно первой возвращалась с работы мама. Но Митя решил маме письмо не показывать и догулял во дворе до папиного прихода. Когда же папа отобедал, похлопал Митю пониже спины с возгласом: «У ты,
— Да, я сегодня письмо получил! Сейчас покажу.
— Покажи письмо скорей, скорее,— пропел папа на мотив «Широка страна моя родная».
Мама утверждала, что других мотивов папа не знал. Или знал, но давно забыл.
Дрожащей рукой протянул Митя своё письмо, но папа и не глядел на Митину руку. Очень ему надо было глядеть, когда в газете была интересная статья знакомого хирурга. Дочитав до точки, папа отложил газету, взял у Мити конверт, вынул письмо и начал читать. Прочитал, повертел в руках, зачем-то посмотрел на свет, а потом сказал:
— Оказывается, ты у нас незаметный герой. Что ж раньше молчал? Молодец. Маме говорил? И маме нет?! Странно. Очень странно. И непохоже... Нет, про то, что спас, я ничего не говорю — ты же неплохо плаваешь. Так и должно быть. Но вот что молчал...
— А что особенного? — пробормотал Митя.— Я его — раз! — за волосы и потащил. Он брыкается, кричит, а я тащу. Смеху!
— Да-а, смеху...— задумчиво сказал папа и потрогал конверт, лежащий у него на груди.
Митя решил, что самое время вмешаться, а то начнёт штемпеля разглядывать, и опять быстро заговорил:
— Я его тащу, а он кричит, брыкается... Смеху! («Чего бы ещё придумать, а?!») А потом как начали откачивать...
— Как — откачивать? — спросил папа.— Он разве воды, бедняга, наглотался? А как же он кричал?
— Кого откачивать? — сказал Митя.— Не откачивать, а качать. Меня как начали качать! Чуть не уронили на песок. Смеху!
— Да-а, смеху...— опять повторил папа.— Ну, бери своё письмо. Скромный герой. Так всегда в будущем и надо поступать.
«Поверил,— подумал Митя,— и на конверт почти не глядел». И Митя сказал:
— Пап, а ты когда туда полетишь?
— Когда? Да как раз дня через три собирался.
— А мне? Можно теперь, да?
— Теперь, пожалуй, да,— задумчиво сказал папа.
И вот прошло три дня и наступил четвёртый — день, когда они летят в Русскую Поляну.
Начался он, как обычно. Сначала папа хмыкал, откашливался и произносил: «Уважаемые товарищи!» Потом снова хмыкал, опять откашливался и говорил уже по-другому: «Глубокоуважаемые товарищи!» Так папа последнее время проверял, не садится ли у него голос,— ведь ему приходится много говорить на работе и ещё читать лекции. После этого папа стал определять время по своим часам. Это было не так уж просто, потому что он переводил часы только один раз в месяц, в самый последний день. А во все остальные дни решал несложную, но довольно утомительную задачку для четвёртого класса.
В это утро условие задачки выглядело так:
1) Часы спешат на 1 1/4 минуты в сутки.
2) Сегодня — 20 августа.
Спрашивается в задаче: на сколько часы спешат сейчас?
Решение: 1 1/4, или 5/4, множим на 20, получается 25.
Ответ: часы спешат на 25 минут, получается, что сейчас без восьми девять.
А на аэродроме нужно быть к десяти часам. Значит, время у них ещё есть. Тем более если поехать от моста по новой дороге, которую недавно проложили. Она раза в два, а то и в три короче обычной.
На санитарной «Волге» Митя и папа подъехали к аэропорту, но не остановились там, а повернули влево, потом направо, потом опять налево, оставив далеко позади большое здание аэропорта и бетонные взлётные полосы, окаймлённые оранжевыми и фиолетовыми фонарями. Потом они проехали через какие-то ворота и очутились в огромном поле. Кругом была только трава, да ещё вдали виднелся небольшой, тоже зелёный, домик, а поодаль от него застыли зелёные самолётики, словно кузнечики или сверчки, испуганные чем-то и готовые в любой момент к прыжку.
— Похожи на кузнечиков, да? — сказал папа.
И пока они ехали к зелёному домику, он успел рассказать, что, оказывается, один учёный записал на магнитофон целых пятьсот разных слов, которыми разговаривают кузнечики. Они «пилят» своими зазубренными задними ножками по надкрыльям, и вот получаются звуки. И выходит, что беседуют они друг с другом ногами. А слушают тоже либо ногами, либо брюшком — там у них такие крошечные барабанные перепонки.
— А люди говорят: «Слушай ухом, а не брюхом»,—закончил папа, когда машина уже остановилась.
Они зашли в дом, где находилось несколько лётчиков, похожих на шофёров, и девушка-диспетчер, а все стены были увешаны плакатами и таблицами. На таблицах нарисованы самолётные крылья и закрылки, и хвосты, и двигатели с разными цилиндрами, поршнями, фильтрами и маслонасосами. Но в них Митя пока ещё ничего не понимал, поэтому больше всего ему понравился плакат, где был изображён спящий дяденька, а рядом с ним, на тумбочке, включённый электрочайник. Вода из чайника давно выкипела, уже вспыхнула тумбочка, загорелась кровать... И под рисунком была такая подпись:
Он спит — какой спокойный вид! А ведь кровать уже горит!Митя успел, наверно, раз десять прочитать эти злорадные стихи и запомнить их на всю жизнь, успел узнать, что «какой-то Федосеев хочет прожить дуриком, а начальство на него молится», когда, наконец, девушка-диспетчер что-то сказала одному из лётчиков, похожих на шофёров, и тот направился к двери, по пути бросив Митиному папе: «Пойдёмте!».
Митя был разочарован. Никакого объявления посадки, никакой торжественности, важности. Как будто в автобус садятся. «Пойдёмте!» — и всё.