Мой ненастоящий
Шрифт:
Я самым позорным образом теряю сознание на двенадцатом шаге подальше с парковки у дома Тагира. Там, где этого делать было ни в коем случае нельзя!
37. Маргаритка
Что может быть хуже того, чем засыпать разочарованной в пустой постели?
Проснуться в ней при абсолютно не изменившихся переменных!
Нет тяжелой руки, лежащей на моем боку, как было в первый раз, когда я просыпалась в этой постели.
Я еще некоторое время лежу не двигаясь, пытаясь
Его нет.
Я прижимаюсь носом ко второй подушке — она слегка сбита, но пахнет только моим шампунем. Влада в этой постели даже не было.
И…
И вот как это понимать?
И как по-идиотски себя сейчас чувствую я, потерявшая вчера час времени на выбор одной только сорочки для сна.
Рита, Рита, легла бы спать в пижаме-скафандре, глядишь, и сработал бы закон жизни, когда ты выйдешь мусор вынести и на пути до мусорного бака встретишь десять знакомых, бывшего и первую соперницу по школе.
Интересно, что-то произошло или Владислав Каримович в принципе решили в который раз очертить, кто здесь определяет порядок вещей и их приоритет?
Я прохожусь по спальне — его спальне, я специально выбрала для сна именно её. Поняв, что под кроватью никто не прячется, в душе никто не шумит, я плетусь к себе, чтобы освежиться уже в своей ванной и переодеться в один из родных, купленных еще незамужней мной домашних комплектов одежды. Антисекс во всем — от мешковатых фланелевых штанов, до черной водолазки с кислотно-зеленым факом на груди. Такой, чтоб если сексуальный маньяк и постучался в мою дверь, чтоб при виде меня у него точно кончилось все имеющееся желание и он убежал искать кого-то поинтереснее.
Что называется, сегодня я уже ничего не знаю, ваш поезд определенно ушел, Владислав Каримович.
И в самое ближайшее время новых рейсов не предвидится.
Да, я обиделась! Я так обиделась, что теперь уже даже не знаю, что такого должно случиться, чтобы я вдруг передумала не теплеть к Ветрову никогда в своей жизни.
Пустынная квартира навевает нехорошее настроение и не очень-то радужные мысли.
Почему так затянулся простенький разговор отца с сыном?
Приезжал ли Влад вчера вообще домой? И если нет, то почему?
Уж не решил ли он, что у него есть любовницы поинтереснее меня?
Ведь наверняка же есть!
Странное у меня настроение — жгучая ревность вперемешку с солоноватой тревогой. Я нахожу свой телефон, пытаюсь дозвониться, но гудок идет за гудком, прозвон следует за прозвоном, а мне так никто и не отвечает.
Концентрация дивного коктейля, медленно побулькивающего в моей груди, удваивается.
Ко всему прочему — почему-то нет домработницы. И пусть сегодня смена нелюбимой мной Яны — я все равно не очень рада находиться одна в пустой квартире.
Раньше, если что, я могла хоть у них спросить, куда уехал мой чертов муж, если он предупреждал их для меня — они обязательно сообщали. А сейчас даже спросить некого.
Руки занять нечем, и пока в мозгах все сильнее накручивается клубок моих встревоженных мыслей, я иду на кухню, чтобы приготовить завтрак.
Если Яна устроила забастовку, стремясь доказать нам, что мы тут без неё с голоду помрем — это она облажалась. Запас продуктов тут такой — даже держи я трех мужей, вместо одного — и то бы нам с ними хватило на пару недель. А непритязательной мне и на месяц может хватить. Даже с извращениями в духе: приготовь на завтрак не простые оладьи, а банановые. Чем больше возни, тем дольше я не ударяюсь в панику…
Жаль, что это не обычное утро.
Жаль, что я не проснулась — а он просто встал раньше меня, хотя вчера вернулся слишком поздно.
Жаль, что он не торопится сейчас войти в кухню за моей спиной и произнести в своей спокойной манере: «Цветочек, я, между прочим, жду тебя за завтраком». И я в ответ не могу обернуться, ткнуть ему в грудь лопаткой для оладий (и плевать, что масляная) и сообщить ему, сколько времени я ждала его вчера в постели, пока мой мозг не отключил меня в принудительном порядке.
Вот спрашивается, и кто теперь будет есть эти чертовы оладьи, если мне кусок в горло не лезет?
И все же я их допекаю, получается очень приличная горка.
От скуки и отсутствия аппетита я даже делаю то, что всегда считала жуткой ерундой. Развлекаюсь сервировкой. Нарезаю ягоды, готовлю два соуса по вычитанным в интернете рецептам.
Все это — под дивный аккомпанемент автоматических прозвонов Владу.
В какой-то момент у него разряжается телефон и в моей голове становится еще теснее от тревожных мыслей.
Что-то случилось. Что-то точно случилось. Он бы хотя бы ответил. Сбросил сообщение. Еще что-то…
Я настолько напряжена, настолько готова сойти с ума, что проворачивающийся в замке ключ слышу за несколько весьма приличных комнат. Чудом удерживаюсь от того, чтобы не вылететь из кухни со скалкой наперевес — очень хочется, на самом деле, выскакиваю в прихожую Ветрова, и так и замираю в дверях.
Это не Влад. В нашей прихожей, отряхивая капли дождя с идеально отутюженных брючин, стоит брат моего мужа. А справа от него — уже сверлит меня тяжелым взглядом Карим Давидович, в своей неизменной коляске.
Запирает Ярослав дверь ключами Влада.
Точно что-то случилось. Это даже спрашивать не надо, это очевидно.
Мое сердце проваливается куда-то в район первого этажа.
Я перевожу взгляд с одного мужчины на другого и по одним только их мрачным лицам понимаю, что сильно не дотянула в своих предположениях до реальности.
— Скажите мне, что он хотя бы жив! — свой резко севший, умоляющий голос я слышу как будто со стороны.
— Жив, — ответ получаю в таком тоне, будто Ярослав испытывает смутную досаду от этого факта и сам бы с удовольствием укоротил срок жизни брата, — но в больнице. Под капельницей.