Мой одесский язык
Шрифт:
Все сведения в один квартал впихнуть не удалось, да и не слушал меня никто. Все были обескофеинены и сморены трассой. Одна я радовалась, как не в себе, и не могла понять, отчего это «свита» не разделяет моей эйфории. Может, и хорошо, что нормальный кофе нам не обломился? Я и так-то возбудилась сверх меры.
Дальше по Воровского. Дом, милый дом… То есть двор. Один из проходов… То, что когда-то им было, – промелькнуло слева. Кажется, арку двора Воровского обвивает всё та же лоза. Она ни капли не изменилась. Что для древней лозы какие-то десятилетия?! Но проход между дворами закрыт решёткой – в закодированную калитку как раз проникал цивильного вида гражданин, совсем не похожий на
На проспекте Мира между Воровского и Чкалова воздвигнут какой-то памятник. Ну, не то чтобы памятник – памятничек. В том самом месте, где, когда я была маленькая, располагался не то какой-то ремонтный цех, не то прикрытие какой-то частной артели по индпошиву «американских» джинсов…
Аккурат напротив проспекта Мира, 34 – пардон, уже давно, конечно же, снова Александровского проспекта – возведена крытая стоянка. Тень накрывала увиденный мною солнечным августовским днём когда-то законно мой участок вселенной.
«Наверное, каштаны на месте. Наверняка никто так и не смог извести их никакой соляркой. И у жителей дома, если осталась хоть одна невыкупленная под офис квартира, не растут даже бегонии». Я погрустнела. Тумбы с афишами, наклеенными вручную, не было. Стоял современный рекламный носитель – не знаю, как они называются. Не из самых больших. Носитель не извещал о расписании Оперного на август-сентябрь, а приглашал остановиться в «Отраде». Нет, не на пляже. А в «единственной пятизвёздочной гостинице на Юге Украины».
Глупо было ныть. Времена меняются – и с ними меняемся не только мы, но и наши города.
Я ещё чуть-чуть погордилась гостиницей «Чёрное море» и Центральным универмагом, хотя гордиться, в общем-то, нечем. Пыталась рассказать и про первый увиденный мною в ресторане «Чёрного моря» стриптиз, и про насквозь побитый молью вьетнамский ковёр, купленный моим папенькой в Центральном универмаге, но мы свернули на Пушкинскую и потрусили по брусчатке туда, к «Красной», к Пушкину, к Приморскому бульвару, к…, к…, к…
– А почему это булочная Никиты Нечипорука не наискосок от гостиницы «Красная», как в кино?
Тут я уже просто пожала плечами. Не знала, что ответить. Совсем не знала. Рассказывать о том, как мы с мужем однажды попали в гостиницу «Красная» в состоянии полного и окончательного дежавю – не хотелось. Это наша и только наша история. О которой мы вспоминаем, если честно, с большим трудом. Так… Фрагмент окна в туалете. Кусочек лестницы. Дверь на балкон. Хмельная консьержка…
На Приморский въехать можно только через шлагбаум, расположенный в конце переулка с «плоским домом», а я этого не знала. Как и киевский шофёр. Так что, припарковавшись на площади По-тёмкинцев… Снова извините – опять Екатерининской. Так что на полном и окончательном позитиве мы бодро дотащили свои сумки, поселились и…
– Через пятнадцать минут у нас первое интервью! – строго сказала неумолимая менеджер.
– Кофе!!! – крикнули все хором.
– Там!
«Там» – это было в «Стейк-хаусе» (никогда не прощу одесситам закрытый «Фидель»!). И, простите, – первое интервью в родном Городе, данное уже «известным российским писателем»… В Городе, некогда покинутом мною с одной сумочкой и болтающимся в ней паспортом. В Городе, откуда я улетела обычным человеком, с обычной специальностью… И вот теперь я иду по его главным улицам, иду, простите за очевидную и явную банальную пошлость, некоторым образом победительницей (а победителей – см. в Тарантино – не любят), а меня за столиком ожидает журналист с диктофоном, чтобы прописать в газете… Я осталась точно таким же обычным человеком, сменив обычную специальность на такую же – обычную. Но мне почему-то никто не верит, что всё так просто и обыкновенно. Особенно в родном Городе. Все хотят знать «секрет», и я щедро делюсь им. Но всё снова и снова так просто, что мне обратно никто не верит! Простите, я просто обязана поместить это интервью – вернее, то, что из него получилось, – в этой книге. Потому что и это интервью – мой одесский язык. Без особых купюр, но с моими ремарками. Беседовала Инна – что характерно – Кац:
«Леонид Утёсов говорил, что все хотели бы родиться в Одессе, но не всем это удалось. Татьяне Соломатиной повезло: ей удалось родиться в Одессе. А как говорил другой великий одессит, Исаак Бабель (если верить тоже непростому человеку – Константину Паустовскому), «у нас в Одессе… будут свои Мопассаны. Потому что у нас много моря, солнца, красивых женщин и много пищи для размышлений. Мы мирные жизнелюбы. Мопассанов я вам гарантирую…» Так что выбора у Татьяны не было – пройдя путь практикующего акушера-гинеколога, став кандидатом медицинских наук и доктором философских, она занялась писательством. Не знаю, сыграло ли в этом свою роль место рождения (много солнца, моря и пищи для размышлений) или это – очередной штамп, а штампов Татьяна Соломатина не любит.
(Ох уж эти журналистские «шапки». Никак не могут без этого вот: «Утёсов-Бабель-Паустовский…», «выбора не было…», «пройдя путь…» и перечисления давно забытых на антресолях ВАКовских дипломов. «Штампов Татьяна Соломатина не любит», – пишет приятнейшая Инна Кац, настрочив предварительно штампов.)
«Процент писателей из врачей не так уж и велик…» (Это подзаголовок, чтобы вы понимали…)
Инна Кац: Татьяна, из врачей зачастую выходят неслабые писатели. Как вы думаете, с чем это связано?
Татьяна Соломатина: Это заблуждение. Можно вспомнить Чехова, санитарного врача Аксёнова, Булгакова, Вересаева и так далее, и так далее. Но если посчитать статистику всерьёз, а не озвучить в очередной раз расхожий штамп а-ля «по мнению британских учё-ных», то процент писателей, выходящих из врачей, не так уж и велик. Процент писателей, выходящих из инженеров, мне кажется, будет гораздо больше. Начиная с Андрея Платонова и так далее. Или из вообще «необразованных» людей – Горький, Бродский… Но я уже поняла – это такой бренд, такая тема, такое стереотипирование произошло, поэтому я должна ответить правильно, стереотипно. Сейчас постараюсь… Видимо, просто врачи имеют больше жизненного опыта. (О Боже! Врачи имеют жизненного опыта! Видали? И это я только приехала в ту Одессу. Конечно же, надо было сказать: «У врачей куда более богатый жизненный опыт, чем…» А тут тебе – и пресловутое «имеют», и перманентная страсть к родительному падежу.) И в процессе обучения в медицинском институте и некоторой последующей практики развивается наблюдательность. Вся заслуга Чехова в том, что он крайне, крайне и крайне наблюдателен. Он просто препарирует человеческую натуру. Не знаю, насколько помогло Аксёнову его медицинское прошлое – недолгое, санэпидврачебное… Я его люблю просто так, не за это, а просто за огромную, огромную харизму, которая перекрывает его огромное же, хотя тут со мной могут спорить, писательское мастерство. Булгаков – он тоже не так долго работал врачом. «Записки молодого врача», «Морфий» – автобиографическая повесть, из которой фильм, кстати, сделали просто ужасный. Намешали туда всё, что только можно. Я не знаю – сейчас я скажу ключевое слово – (с пафосом. – Прим. ред.). Я не знаю, как это смотрит молодёжь, но людям нашего поколения (смеётся) это смотреть невозможно.