Мой рабочий одиннадцатый
Шрифт:
А Чуркина все еще переживает свою четверку: губы рупором, мрачные брови сошлись, глаз не видно. Грозовая ночь над ненастной землей... Вот достала свой маленький портфельчик. Что-то сует туда нервно, с досадой. Обиженная девочка.
Удивительная все-таки эта повариха. Переживает, как первоклассница, только что не плачет. Видимо, я несправедлив. У Чуркиной как будто есть тончайший барометр справедливости. Да... Постой-ка! Как это говорил Яков Никифорович? О-о!! Да вот же кого надо избрать старостой! Осенило! Как же я сразу-то не догадался? Чуркину. И только Чуркину. Согласятся ли ребята? Это интересно! Не буду откладывать.
— Сегодня... Внимание! Орлов! Нечесов! Что там такое? Сегодня после уроков не расходиться. Классное собрание. Будем выбирать старосту. Тайным голосованием...
Сразу галдеж:
— Как? Как?! Кого?!
— Тайным голосованием. Выдвинем кандидатов, напишем бюллетени, изберем счетную комиссию...
— Чо выдвигать-то! Игрушки...
— Точно. Пускайнапишут... Ктокогохочет...
— Можно и так. Думайте.
Нечесов крутится. Нашлось дело. Доволен.
На секунду и сам я задумался. Смелое предложение «кто кого хочет», но не получилось бы анархии. Что-то чересчур демократично.
А класс уже галдел.
— А правда!
— Чо выбирать?
— Сами знаем!
— Тайно еще!
— Тихо! Что за разговоры! Продолжаем урок.
Уже многократно пожалел, что сказал о выборах. Класс шумел, летали записки. Даже Павел Андреевич очнулся, что-то обдумывал. Из-под привычно опущенных век мерцал порой такой стальной взгляд, что я подумал грешным делом: да так ли уж спит он на уроках, не притворяется ли... Про Нечесова нечего и говорить: вертелся, стрекотал, как обрадованная сорока. Даже невозмутимый, положительный сталевар Алябьев что-то доказывал другому сталевару, Кондратьеву; каменщики Фаттахов и Галеев заговорили по-татарски; продавщицы тихо, но яростно спорили; девочки с камвольного шушукались. Спокойными казались лишь надутая Чуркина, прилежная Горохова и читающий Столяров.
«Вот штука! — думал я, кое-как закончив этот урок, несколько даже встревоженный, озадаченный столь высокой активностью своего безалаберного класса. — А если и впрямь не выдвигать кандидатур, не предлагать никого... Пусть найдут сами. Рискнем!»
Счетная комиссия трудилась. В коробку из-под препаратов с надписью «Змеи. Ящерицы. Скорпион», которую я с трудом выпросил у Василия Трифоныча, опускались бюллетени. Столяров, Горохова и — удивительно! — Нечесов отмечали проголосовавших. Потом коробку раскрыли, вытряхнули содержимое на стол, комиссия принялась за подсчет голосов и кандидатур. Чтобы не нарушать демократию, я выпроводил всех в коридор и вышел сам. Мне пришлось выполнять роль стража-привратника — иначе было никак нельзя: класс, а сегодня двадцать три налицо, теснился у дверей, мешал техничкам, которые уже начали мыть пол и ругали нас как могли. Но я не обращал внимания на эти мелочи — сегодня в общей активности вдруг почудилось мне что-то необычное, словно бы легкое дуновение весны среди устойчивых безнадежных морозов. Не такие были ученики, как всегда, когда ленивенько или торопливо расходились, разбегались по домам кто куда, разрозненные и разобщенные на индивидуальные единицы и тройки, словно бы ни о ком не думающие, кроме себя, и словно бы не способные быть и думать иначе.
— Всё! Всё! Ребята! Заходи! Владим Ваныч! Воздорово! Воздорово! — Вихрастая голова Нечесова в дверях крутилась на триста шестьдесят градусов.
На учительском столе —
В трех бумажках другой стопки вписана Лида Горохова.
Зато в девятнадцати следующих разными почерками одна и та же фамилия: ЧУРКИНА.
«Вот оно как! Совсем по пословице, — почему-то краснея, подумал я. — Вот он, народ, и народ не ошибся, без твоей подсказки выбрал того, кто, по-видимому, больше всех подходит для этой должности. И ведь, наверное, этот самый народ гораздо раньше открыл потенциального вожака, раньше, чем ты успел догадаться! Что ж! Значит — все правильно. И зря опасался за демократию. Демократия никогда не может быть чрезмерной».
— Старостой класса большинством избрана Тоня Чуркина, — заключил я работу счетной комиссии. — Поздравляю вас, Чуркина, и прошу остаться. Нам еще надо поговорить...
— О-о-о! — кто-то из девочек.
— ...остальные свободны.
Тоня странно взглянула, повишневела, наклонила голову. А между тем все уже галдели, стучали партами, щелкали замками портфелей. Девочки окружили Чуркину, поздравляли, хохотали, а она, оглядываясь в мою сторону, быстро-сурово говорила:
— Ну ладно. Ну что вы? Ну выбрали. Вот еще!.. Поздравлять... Ну...
Когда все ушли, Тоня осталась стоять возле своей парты, разрумяненная и по-прежнему словно бы рассерженная.
— Садитесь, Чуркина, — сказал я с улыбкой. — Теперь вы мой официальный помощник и заместитель. Даже на педсоветах иногда будете присутствовать. Надо вам познакомиться с обязанностями...
— Ну... Владимир Иванович! Меня-то ведь... ну... никто не спросил, хочу я или нет. Ну... старостой.
— Тебя избрали, — веско сказал я, считая, что пора перейти с помощником на более близкую форму общения.
— Ну и что?
— Избрали — значит, надо работать.
— Ну...
— Слушай, Чуркина, хочешь я тебе анекдот расскажу?
Вытаращила глаза, вмиг потеряла свою суровость. «Шутит, что ли?» — было на алом, возбужденном лице.
— Вот. Слушай. Один иностранец, приехав к нам, заинтересовался, почему это на один и тот же вопрос: «Эта ли улица ведет к вокзалу?» — трое прохожих ответили по-разному. Один сказал: «Ну!» Второй: «Ага!» А третий: «Да!» Удивился иностранец и остановил четвертого прохожего, попросил объяснить. Прохожий подумал немного и ответил: «А вот почему по-разному говорят. У кого, значит, четыре класса образования, тот говорит: «Ну!» У кого десятилетка: «Ага!» А вот у кого высшее образование, тот уж говорит: «Да!» Понятно, почему я тебе это рассказал?
— Ну? — сказала Тоня и рассмеялась наконец: — Да.
«Какие ровные, прекрасные зубы у нее! Даже не белые — синеватые. Жаль, редко она улыбается. Первый раз вижу», — подумал я, а вслух сказал:
— Ты будешь отвечать за посещаемость, за график успеваемости, вместе со мной выяснять, почему не ходят, кто прогуливает, кто сбегает, — словом, ты хозяйка в классе.
— Не успею я.
— Подбери помощников. Совет класса. Можно даже утвердить на собрании...
— Да чего утверждать? Горохову — за график, милиционера — за посещаемость. Он не пропускает.