Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– Немного холодно, отвечал Лесли, который, подобно всем худощавым особам, с слабым пищеварением, во всякое время чувствовал озноб, а в особенности теперь, когда душа его находилась в таком тревожном состоянии, какое ни под каким видом не согревало тела.
– Тем здоровее: это укрепляет нервы, сказал Эвенель. – Впрочем, вы, молодые люди, сами себя портите: сидите в теплых комнатах, проводите ночи без сна. Вероятно, сэр, вы любите танцы?
И вслед за тем, не ожидая от Рандаля отрицательного ответа, мистер Эвенель продолжал, скороговоркой:
– У моей жены назначен в четверг soir'ee dansante. Очень рад буду видеть вас у себя в доме, на Итон-Сквере. Позвольте, я дам вам карточку.
И Эвенель вынул дюжину пригласительных билетов, выбрал из них один и вручил его Рандалю. Барон пожал руку молодому джентльмену, и Рандаль весьма учтиво отвечал, что знакомство с мистрисс Эвенель доставит ему величайшее удовольствие. После этого Рандаль, не имея желания, чтобы посторонние люди увидели его под крылом барона Леви, как голубя под крылом ястреба, освободил свою руку и, представляя в оправдание служебные дела, нетерпящие отлагательства, быстрыми шагами удалился от приятелей.
– Современем этот молодой человек будет раз игрывать немаловажную роль, сказал барон Леви. – Я не знаю еще, кто бы имел так мало недостатков. Он ближайший родственник Одлея Эджертона, который….
– Одлей Эджертон! воскликнул мистер Эвенель: – это надменное, отвратительное, неблагодарное создание!
– А почему вы знаете его?
– Он обязан за свое поступление в Парламент голосам двух моих ближайших родственников, а когда я зашел к нему в присутственное место, несколько времени тому назад, он решительно приказал мне убраться вон. Как вам покажется? ведь это необузданная дерзость. Если ему когда нибудь придется обратиться ко мме, я не задумаюсь отплатить ему той же самой монетой.
– Неужели он приказал вам убираться вон? Это не в духе Эджертона. Он формалист, – это правда; но зато он и учтив до крайности, – по крайней мере сколько я знаю его. Должно быть, вы оскорбили его чем нибудь, задели его за слабую сторону.
– Человек, которому нация дает такие прекрасные деньги, не должен иметь слабой стороны. Какая же может быть у Эджертона?
– О, Эджертон, во первых, считает себя джентльменом во всех отношениях; во вторых, честность свою он ставит выше всего, сказал Леви, с язвительной улыбкой. – Быть может, вы тут-то и кольнули его. Скажите, как это было?
– Я не помню теперь, отвечал Эвенель, который, со времени своей женитьбы, достаточно изучил лондонское мерило человеческих достоинств, и потому не мог вспомнить не краснея о своем домогательстве дворянского достоинства. – Я не вижу особенной необходимости ломать наши головы над слабыми сторонами надменного попугая. Возвратимтесь лучше к предмету нашего разговора. Вы должны непременно доставить мне эти деньги к будущей неделе.
– Будьте уверены в этом.
– И, пожалуста, не пустите векселей моих в продажу; подержите их на некоторое время под замком.
– Мы ведь так и условились.
– Затруднительное положение мое я считаю кратковременным. Только кончится панический страх в коммерции и переменится это неоцененное министерство, и я выплыву на чистую воду.
– Да, на лодочке из векселей и ассигнаций, сказал барон, с громким смехом.
И два джентльмена, пожав руку друг другу, расстались.
Глава LXXXV
Между тем карета Одлея Эджертона подъехала к дому лорда Лэнсмера. Одлей спросил графиню, и его ввели в гостиную, в которой не было ни души. Эджертон был бледнее обыкновенного, и, когда отворилась дверь, он отер, чего никогда с ним не случалось, холодный пот с лица, и неподвижные губы его слегка дрожали. С своей стороны, и графиня, при входе в гостиную, обнаружила сильное душевное волнение, почти несообразное с её уменьем управлять своими чувствами. Молча пожала она руку Одлея и, опустясь на стул, приводила, по видимому, в порядок свои мысли. Наконец она сказала:
– Несмотря на вашу дружбу, мистер Эджертон, с Лэнсмеромь и Гарлеем, мы очень редко видим вас у себя. Я, как вам известно, почти совсем не показываюсь в шумный свет, а вы не хотите добровольно навестить нас.
– Графиня, отвечал Эджертон: – я мог отклонить от себя ваш справедливый упрек, сказав вам, что мое время не в моем распоряжении; но в ответ я приведу вам простую истину: наша встреча была бы тяжела для нас обоих.
Графиня покраснела и вздохнула, по не сделала возражения.
Одлей продолжал:
– И поэтому я догадываюсь, что, пригласив меня к себе, вы имеете сообщить мне; что нибудь, важное.
– Это относится до Гарлея, сказала графиня: – я хотела посоветоваться с вами.
– До Гарлея! говорите, графиня, умоляю вас.
– Мой сын, без сомнения, сказывал вам, что он воспитал молодую девицу, с намерением сделать ее лэди л'Эстрендж и, само собою разумеется, графинею Лэнсмер.
– Гарлей ничего не скрывает от меня, сказал Эджертон печальным тоном.
– Эта девица приехала в Англию, находится теперь здесь, в этом доме.
– Значит и Гарлей тоже здесь?
– Нет; она приехала с лэди N…. и её дочерьми. Гарлей отправился вслед за ними, и я жду его со дня на день. Вот его письмо. Заметьте, что он еще не высказал своих намерений этой молодой особе, которую поручил моему попечению, ни разу еще не говорил с ней как влюбленный.
Эджертон взял письмо и бегло, но со вниманием, прочитал его.
– Действительно так, сказал он, возвращая письмо: – прежде всякого объяснения с мисс Дигби, он хочет, чтоб вы увидели ее и сделали бы о ней заключение; он хочет знать, одобрите ли вы и утвердите ли его выбор.
– Вот об этом-то я и хотела переговорить с вами. Девочка без всякого звания; отец её, правда, джентльмен, хотя и это подлежит сомнению, а мать – ужь я придумать не могу, кто и что она такое. И Гарлей, которому я предназначала партию из первейших домов в Англии!..
Графиня судорожно сжала себе руки.
– Позвольте вам заметить, графиня, Гарлей уже более не мальчик. Его таланты погибли безвозвратно, он ведет жизнь скитальца. Он предоставляет вам случай успокоить его душу, пробудить в нем природные дарования, дать ему дом подле вашего дома. Лэди Лэнсмер, в этом случае вам не должно колебаться.