Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– Что это интересует вас, ma soeur? вероятно, последний роман Бальзака?
Беатриче испугалась и, приподняв на брата взоры, показала глазки, полные слез.
– О нет! это вовсе не похоже на жалкую, порочную жизнь парижан. Вот это творение по всей справедливости может назваться прекрасным: в нем везде проглядывает светлая, непорочная, высокая душа!
Рандаль взял книгу, которую маркиза положила на стол: она была та самая, которая очаровывала семейный кружок в Гэзельдене: очаровывала существа с невинной, с неиспорченной душой, очаровала теперь утомленную и все еще преданную искушениям поклонницу шумного света.
– Гм! произнес Рандаль: – гэзельденский пастор был прав. Это сила, или, лучше сказать, что-то в роде силы.
– Как бы я хотела знать, кто автор этой книги! Кто он такой, не можете ли вы отгадать?
– Не могу. Вероятно, какой нибудь старый педант в очках.
– Не думаю, даже уверена, что ваша неправда. Здесь бьется сердце, которого я всегда искала и никогда не находила.
– Oh, la naive enfant! вскричал граф: – comme son imagination s''egare en r^eves enchant'es. Подумать только, что вы говорите как аркадская пастушка, а между тем одеты как принцесса.
– Ах да, я чуть было не позабыла: ведь сегодня бал у австрийского посланника. Я не поеду туда. Эта книга сделала меня вовсе негодною для искусственного мира.
– Как тебе угодно; я должен ехать. Я не люблю этого человека, и он меня не любит; но приличие я ставлю выше личных отношений.
– Вы едете к австрийскому посланнику? спросил Рандаль. – Я тоже буду там. Мы встретимся…. До свидания.
И Рандаль откланялся.
– Мне очень нравится молодой твой друг, сказал граф, зевая. – Я уверен, что он имеет некоторые сведения об улетевших птичках и будет следить за ними как лягавая собака, если только мне удастся пробудить в нем особенное желание к этим поискам. Мы посмотрим.
Часть девятая
Глава LXXXIV
Рандаль приехал к посланнику до прибытия графа и первым делом поставил себе вмешаться в кружок нобльменов, составлявших свиту посольства и коротко ему знакомых.
В числе прочих был молодой австриец, путешественник, высокого происхождения и одаренный той прекрасной наружностью, по которой можно бы составить себе идеал старинного немецкого рыцаря. Рандаль был представлен ему; после непродолжительного разговора о предметах весьма обыкновенных, Рандаль заметила;
– Кстати, принц; в Лондоне живет теперь один из ваших соотечественников, с которым, без всякого сомнения, вы коротко знакомы: это – граф ди-Пешьера.
– Он вовсе не соотечественник мне: он итальянец. Я знаю его только по виду и по имени, сказал принц, с заметным принуждением.
– Однако, он происходит от весьма старинной фамилии.
– Да, конечно. Его предки были люди благородные.
– И очень богатые.
– В самом деле? А я думал совсем противное. Впрочем, он получает огромные доходы.
– Кто? Пешьера! Бедняга! он слишком любит играть в карты, чтобы быть богатым, сказал молодой человек, принадлежащий к посольству и не до такой степени скромный, как принц.
– Кроме того, как носятся слухи, заметил Рандаль: – этот источник доходов совершенно прекратится, когда родственник Пешьера, доходами с имений которого он пользуется, возвратится в свое отечество.
– Я бы от души радовался, еслиб это была правда, сказал принц, весьма серьёзно: – и этими словами я высказываю общее мнение нашей столицы. Этот родственник имеет благородную душу; его, как кажется, обманули и изменили ему. Извините меня, сэр, но мы, австрийцы, не так дурны, как нас рисуют. Скажите, встречались ли вы в Англии когда нибудь с родственником, о котором говорите?
– Ни разу, хотя и говорят, что он здесь: и, по словам графа, у него есть дочь.
– Графа – ха, ха! Да, я сам слышал что-то об этом, – о каком-то пари, – о пари, которое держал граф, и которое касается дочери его родственника. Бедненькая! надобно надеяться, что она избавится этих сетей; а нет никакого сомнения, что граф расставляет ей сети.
– Может статься, что она уже вышла замуж за какого нибудь англичанина.
– Не думаю, сказал принц, серьёзнее прежнего: – это обстоятельство могло бы послужить весьма важным препятствием к возвращению её отца на родину.
– Вы так думаете?
– И в этом нет ни малейшего сомнения, прервал молодой член посольства, с величественным и положительным видом: – это могло состояться в таком только случае, если звание этого англичанина во всех отношениях равно его званию.
В эту минуту послышался у дверей легкий ропот одобрения и шепот: в эту минуту объявили о прибытии графа; и в то время, как он вошел, его присутствие до такой степени поражало всех, его красота была так ослепительна, что какие бы ни существовали невыгодные толки об его характере, все они, по видимому, в эту минуту замолкали, – все забывалось в этом непреодолимом восторге, который могут производить одни только личные достоинства.
Принц, едва заметно искривив свои губы, при взгляде на группы, собравшиеся вокруг графа, обратился к Рандалю и сказал:
– Не можете ли вы сказать мне, здесь или еще за границей ваш знаменитой соотечественник лорд л'Эстрендж?
– Нет, принц, его здесь нет. А вы знаете его?
– Даже очень хорошо.
– Он знаком с родственником графа; и, быть может, вы от него-то и научились так хорошо думать об этом родственнике?
Принц поклонился и, отходя от Рандалл, произнес:
– Когда человек с высокими достоинствами ручается за другого человека, то ему можно довериться во всем.
«Конечно, произнес Рандель, про себя: – я не должен быть опрометчив. Я чуть-чуть не попался в страшную западню. Ну что, еслиб я женился на дочери изгнанника и этим поступком предоставил бы графу Пешьера полное право на наследство! Как трудно в этом мире быть в достаточной степени осторожным!»
В то время, как Рандаль делал эти соображения, на плечо его опустилась рука одного из членов Парламента.
– Что, Лесли, верно, и у тебя бывают припадки меланхолии! Готов держать пари, что угадываю твои думы.