Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
Углубленная в думы, Гэлен ходила одна по извилистым аллеям. Поддельный сельский пейзаж в саду, окруженный высокими, мрачными стенами, казался темницею для Гэлен, которая привыкла любоваться простыми, но чарующими красотами природы.
Задумчивость Гэлен была нарушена веселым лаем Нерона. Он увидел Гэлен и, подбежав к ней, сунул свою огромную морду в её руку. Остановившись поласкать собаку, Гэлен стало отраднее на душе при этой встрече, и несколько слезинок выпало из глаз её на верную собаку. И в самом деле, когда душа наша переносит страдания в кругу подобных нам создании, ничто не может так скоро вынудить слезы из наших глаз, как преданность и ласки собаки. В эту минуту тихой грусти позади Гэлен раздался музыкальный голос Гарлея. Гэлен поспешно отерла слезы и подала руку своему патрону.
– Мне так мало удалось вчера поговорить с вами, моя милая питомица, что теперь я решительно хочу завладеть вашим временем, несмотря, что Нерон должен лишиться ваших ласк. Итак, вы опять в родной земле?
Гэлен вздохнула.
– Могу ли я надеяться, что вы находитесь теперь в более благоприятных обстоятельствах в сравнении с теми, которые вы знавали в своем детстве?
Гэлен обратила на своего благодетеля взоры, полные душевной признательности, и в тот же момент вспомнила о всем, чем была обязана ему.
Гарлей снова начал, и на этот раз слова его отзывались грустью:
– Гэлен, я вижу, ваши взоры благодарят меня. Выслушайте меня прежде, чем решитесь высказать словами свою благодарность. Я намерен сделать вам странное признание, – признание, полное эгоизма и самолюбия.
– Вы! не думаю…. это невозможно!
– рассудите сами и потом решите, кто из нас имеет более основательный повод быть признательным. Гэлен, когда я был в ваших летах, когда я был мальчиком по возрасту, но, мне кажется, мужчиной по душе, с сильной энергиею и возвышенным стремлением души, я любил тогда, – любил пламенно….
Гарлей замолчал на несколько секунд: очевидно было, что он старался преодолеть сильное душевное волнение. Гэлен слушала в безмолвном удивлении. Волнение души Гарлея взволновало и ее. Нежное сердце её уже готово было перелить отрадное утешение в его сердце. Без всякого сознания, её рука опустилась от его руки.
– Любил пламенно и скорбно. рассказывать все будет длинная история. Холодные назвали бы мою любовь сумасшествием. Поэтому-то я и не хочу распространяться… и не могу теперь распространяться о ней. Довольно! смерть похитила внезапно, страшно, и для меня таинственно ту, которую любил я. Но любовь жила в моей душе. К счастью, быть может, мне представился случай развлечь свою скорбь. Я вступил в военную службу и отправился в действующую армию. Люди называют меня храбрым. Но это лесть! я был трус перед одной мыслью о жизни. Я искал смерти; но она, как сон, не является на наш призыв. Война кончилась. Стихнет ветер, и паруса на корабле повиснут: так точно, когда кончились минуты сильных ощущений, для меня все казалось безотрадным, – для меня не было цели в этой жизни. Тяжело, тяжело было на душе моей! Быть может, скорбь моя не была бы так продолжительна, еслиб я не боялся, что имею причины упрекать себя. С той поры я был скитальцем, добровольным изгнанником. В молодости я был честолюбив, я стремился к славе; но потом во мне и искры не осталось честолюбия. Пламя, проникнув в самую глубь души, быстро распространяется и превращает все в пепел. Но позвольте мне быть короче в своих объяснениях… Я не намерен высказывать вам свои жалобы, – вам, которую небо одарило такими совершенствами. Я решился снова привязаться душой к какому нибудь живому существу: в этом я видел единственную возможность оживить свое умирающее сердце. Но та, которую любил я, оставалась для меня образцом женщины: она так сильно отличалась от всех, кого я видел! Вследствие этого, однажды я сказал самому себе: я отыщу молодое, непорочное создание и воспитаю его сообразно с моим идеалом. В то время, как эта мысль преследовала меня сильнее и сильнее, случайно я встретился с вами. Пораженный романтичностью вашей ранней жизни, тронутый непоколебимостью вашего сердца, очарованный вашим характером, я сказал себе: Гарлей, ты нашел, кого искал. Гэлен! принимая на себя попечение о вашей жизни, во всем образовании, которое я старался передать вашему ученическому возрасту, я был не более, как эгоист. И теперь, когда вы достигли того возраста, когда мне можно говорить с вами, а вам выслушивать меня, когда вы находитесь под священным кровом моей матери, – теперь я спрашиваю вас, можете ли вы принять это сердце, каким оставили его минувшие годы и скорби, которые оно лелеяло в течение тех лет? Можете ли вы помочь мне считать жизнь за обязанность, за священный долг и пробудить те порывы души, которые возникают и стремятся в них из тесных и жалких пределов нашего суетного обыденного существования? Гэлен, я спрашиваю вас, можете ли вы быть для меня всем этим и носить название моей жены?
Напрасно было бы описывать быстрые, переменчивые, неопределенные ощущения, происходившие в душе неопытной Гэлен в то время, как Гарлей говорил эти слова. Гарлей до такой степени расстрогал все пружины удивления, сострадания, нежного уважения, сочувствия и детской благодарности, что, когда он замолчал и тихо взял ее за руку, безмолвная Гэлен находилась в крайнем замешательстве и старалась преодолеть волнение души. Гарлей улыбался, глядя на вспыхнувшее, потупленное выразительное лицо. Он с разу догадался, что подобное предложение никогда не приходило ей на ум, что она никогда не воображала видеть в нем когда нибудь поклонника, что никогда в душе её не рождалось чувство, которое могло бы пробудиться в ней при воззрении на Гарлея совершенно с другой стороны.
– Моя неоцененная Гэлен! снова заговорил он, спокойным, но патетичным голосом: – действительно, между нами существует неравенство в летах, и, может статься, я не имею права надеяться на ту любовь, которою юность дарит юность. Позвольте мне предложить вам весьма простой вопрос, на который вы станете отвечать чистосердечно. Возможно ли было, чтобы вы видели в нашем тихом и скромном убежище за границею и под кровом ваших итальянских друзей, – могли ли вы видеть кого нибудь, кому бы вы отдали предпочтение передо мною?
– Нет! о, нет! произнесла Гэлен едва слышным голосом. – Да и могла ли я? кто может сравниться с вами?
После того, с напряженным усилием, потому что внутренняя верность её поколебалась, и даже самая любовь её к Гарлею, детская и почтительная, заставила ее затрепетать при одной мысли: ну что, если она изменит ему? она отошла несколько в сторону и сказала:
– О, неоцененный благодетель мой, благороднейший и великодушнейший из всех людей по крайней мере, в моих глазах простите, простите меня, если я кажусь вам неблагодарною, если я колеблюсь дать вам решительный ответ; но я не могу, не могу усвоить мысли, что я достойна вас. Я никогда не задумывала о себе так много. Ваш титул, ваше богатство….
– Неужли они должны служить для меня вечным отвержением? Забудьте их и говорите откровенно.
– Но не одни они, сказала Гэлен, почти рыдая: – хотя это главное. Вы говорите, что я ваш образец, ваш идеал! И! – невозможно! О, каким образом могу я оказать пользу, помощь, утешение человеку, подобному вам!
– Можете, Гэлен! вы можете! вскричал Гарлей, очарованный до такой степени непритворной скромностью. – Неужли мне не суждено держать этой руки в своей руке?
И Гэлен, с тихими слезами, протянула руку Гарлею. В это время под увядшими деревьями раздались медленные шаги.
– Матушка, сказал Гарлей л'Эстрендж, взглянув в ту сторону, где слышны были шаги: – рекомендую вам мою будущую жену.
Глава LXXXVII
Медленно и задумчиво шел Гарлей л'Эстрендж к Эджертону после этого случайного свидания с Гэлен. Только что вышел он на одну из главных улиц, ведущих на Гросвенор-Сквер, как молодой человек, быстрыми шагами шедший навстречу ему, столкнулся с ним лицом к лицу и, с извинением отступив назад, узнал Гарлея и воскликнул:
– Ах, Боже мой! лорд л'Эстрендж! вы в Англии! Позвольте мне поздравить вас с благополучным прибытием. Но, кажется, вы меня не узнаете.
– Извините, мистер Лесли. Я узнаю вас теперь, по вашей улыбке; впрочем, вы уже теперь в таком возрасте, что мне позволительно сказать, что вы постарели против того, как я виделся с вами в последний раз.
– А вы, лорд л'Эстрендж, на мой взгляд, помолодели.
И действительно, в этом ответе заключалось много истины. Между летами Лесли и л'Эстренджа, в сравнении с прежней порой, обнаруживалось гораздо менее различия. Коварные замыслы молодого человека обозначались весьма заметными морщинами на его лице, между тем как мечтательное поклонение Гарлея всему истинному и прекрасному, по видимому, сохраняло в верном поклоннике неувядаемую юность.