Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– Не поединком с графом ди-Пешьера может быть оправдана моя честь; я не хочу даже защищаться против обвинений ростовщика и человека, который….
– Государь мой! прервал граф, подступая к нему.
– Человека, продолжал Рандаль с настойчивостью, хотя заметно трепеща всем телом: – человека, который, по собственному признанию, виновен во всех преступных замыслах, которых участником он старается меня представить и который, не умея оправдать себя, хочет очернить и других…
– Cher petit Monsieur! сказал граф с презрительным видом; – когда люди, подобные мне, употребляют людей, подобных вам, орудиями своих действий, то они или награждают заслугу, оказанную им, или отстраняют своих клиентов, в случае безуспешности попытки; если я был столь снисходителен, что согласился признаться и оправдываться в поступках, сделанных мною, то, конечно, мистер Рандаль Лесли может последовать моему примеру, не нарушая слишком много своего достоинства. Впрочем, я никогда, сэр, не дал бы себе труда противодействовать вашим интересам, если бы вы, как я впоследствии узлах, не вздумали домогаться руки девицы, которую я может быть несколько с большим правом надеялся назвать своею невестою. И в этом случае, могу ли я не сознать, что вы обманывали, предавали меня? Могли ли наши прежние отношения подать мне мысль, что вместо того, чтобы служить мне, вы только думали о своей собственной выгоде? Пусть будет так, как должно быть, во всяком случае мне остается еще средство загладить пред главою моей фамилии все нанесенные оскорбления и это средство состоит в том, что я спасу дочь его от унизительного для неё брака с предателем, который помогал мне за деньги в моих предприятиях и который теперь хочет воспользоваться плодами их.
– Герцог! вскричал Рандаль.
Герцог повернулся к нему спиною. Рандаль простер руки к сквайру.
– Мистер Гэзельден, как? и вы осуждаете меня, – осуждайте меня, не выслушав моих оправданий?
– Не выслушав… тысячи смертей, нет! Если у тебя есть что нибудь сказать, говори, только говори правду и пристыди своего противника.
– Я содействовал Франку в сватовстве, я внушил ему мысль о посмертном обязательстве!.. О, Боже мой, кричал Рандаль, ломай руки: – если бы сам Франк был здесь!
Сожаление, возбужденное в душе Гарлея, исчезло при виде этого упорного притворства.
– Вы желаете, чтобы здесь присутствовал Франк Гезельден? Требование ваше должно быть уважено. Мистер Дэль, вы можете отойти теперь от этого молодого человека и поставить на ваше место самого Франка Гэзельдена. Он ждет в соседней комнате. Позовите его.
При этих словах, сквайр закричал громким голосом:
– Франк, Франк! сын мой! мой бедный сын!
И бросился, из комнаты в дверь, на которую указал Гарлей.
Этот крик и это движение сообщили внезапную перемену чувствам всех присутствовавших. На несколько минут о самом Рандале было забыто. Молодой человек воспользовался этим временем. Улучив мгновение, когда полные презрения взоры обвинителей не были устремлены на него, он тихонько подкрался к двери, не производя ни малейшего шума, как раненная эхидна, которая, опустив голову, ползет по мягкой траве. Леви следовал за ним до крыльца и твердил ему на ухо:
– Я не мог решительно помочь вам; вы сами бы то же сделали на моем месте. Вы видите, что вы потерпели урон во всех своих предприятиях, а когда человек совершенно падает, мы оба были того мнения, что в таком случае следует отдать его на произвол судьбы и самому умыть руки.
Рандаль не отвечал ни слова, и барон смотрел, как тень, отбрасываемая его телом, постепенно спускалась по ступеням лестницы, пока совершенно не исчезла на камнях мостовой.
– Впрочем, он мог бы принести некоторую пользу, пробормотал Леви. – Его лицемерие и пронырство еще могут поймать в сети бездетного Эджертона. Еще есть надежда на маленькое мщение!
Граф прикоснулся в это время к руке замечтавшегося ростовщика.
J'ai bien jou'e mon r^ole, n'est-se pas? (Не правда ли, что я хорошо играл свою роль?)
– Вашу роль! Скажу вам откровенно, мой любезный граф, что я не понимаю вашей роли.
– Mo foi, значит, вы очень недогадливы Я только что приехал во Францию, когда письмо д'Эстренджа дошло ко мне. Оно имело вид вызова на дуэль, по крайней мере я так понял его. От подобных выводов я никогда не отказываюсь. Я отвечал, приехал сюда, остановился в гостинице. Милорд приезжает ко мне вчера ночью. Я начинаю с ним разговор в таком тоне, который вы можете себе представить при подобных обстоятельствах. Pardieu! он поступает как настоящий милорд! Он показывает мне письмо от принца ***, в котором возвещается о восстановлении прав Альфонсо и моем изгнании. Он с особенным благодушием представляет мне с одной стороны картину нищенства и совершенного падения, с другой чистосердечнкгое раскаяния в проступках, с надеждою на милосердие Альфосо. Одним словом, я тотчас мог понять, которая дорога ведет ближе к цели. Я выбрал такую дорогу. Трудность состояла лишь в том, чтобы выпутаться самому, как подобает человеку с огнем и с достоинством. Если я успел в этом, поздравьте мнея. Альфонсо подал мне руку, и теперь я предоставляю ему – поправить мои денежные дела и восстановить мое доброе имя.
– Если вы отправляетесь в Лондон, сказал Леви: – то моя карета, которая должна быть уже здесь, к вашим услугам; с особенным удовольствием займу место возле вас и поговорю с вами о ваших планах в будущем. Но, petie, mon cher! ваше падение было так стремительно, что всякий другой на вашем месте переломал бы себе все кости.
– Настоящая сила, сказал граф с улыбкою:– легка и эластична; она не падает, а опускается и отскакивает от земли.
Леви с особенным уважением посмотрел на графа и отдал ему преимущество в сравнении с Рандалем.
В это время в комнате, которую мы только что оставили, Гарлей сидел возле Виоланты.
– Я с моей стороны выполнил обещание, данное вам, сказал он с кротостью и смирением. – Неужели вы все еще будете со мною строги по-прежнему?
– Ах! отвечала Виоланта, любуясь на благородное чело Гарлея; и гордость женщины за предмет её любви красноречиво выражалась в её восторженном взоре: – я узнала от мистера Дэля, что вы окончательно одержали над собою победу, и это заставляет меня стыдиться сомнений моих на счет того, что ваше сердце способно было высказать, когда минуты гнева, хотя гнева справедливого, уже прошли.
– Нет, Виоланта, не прощайте еще мне совершенно; будьте свидетельницей моего мщения (я не забыл о нем) и тогда позвольте моему сердцу сделать признание и произнести горячую мольбу, чтобы голос, при звуках которого оно так трепещет, был постоянным его руководителем.
– Что это значит! вскричал кто-то с удивлением; и Гарлей, обернувшись, увидал герцога, который стоял сзади его, смотря с изумлением то на Гарлея, то на Виоланту: – смею ли думать, что вы?…
– Освободил вас от одного претендента на эту прелестную руку, чтобы самому сделаться униженным просителем.
– Corpo di Вассо! вскричал мудрец, обнимая Гарлея: – это, по истине, радостная для меня новость. Но я не намерен теперь делать опрометчивых обещаний и распоряжаться наклонностями моей дочери.
Он прижал Виоланту к груди своей и что-то прошептал ей на ухо. Виоланта покраснела и не отрывалась от плеча его. Гарлей ожидал развязки с нетерпением. В это время Леонард вошел в комнату, но Гарлей едва успел с ним поздороваться, как появился и граф.
– Милорд, сказал Пешьера, отводя его в сторону:– я исполнил свое обещание и теперь намерен оставить дом ваш. Барон Леви едет в Лондон и предлагает мне место в своей карете, которая, кажется, стоит уже у подъезда. Герцог и дочь его, без сомнения, извинят меня, если я не распрощаюсь с ними по правилам этикета. В ваших изменившихся положениях мне не идет слишком явно домогаться милости и внимания; должно только устранить, что я уже, кажется, и сделал, – устранить преграду к тому и другому; если вы одобряете мое поведение, то не оставьте высказать ваше мнение обо мне герцогу.