Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– Моего сына…. Франка? Конечно Рандаль не задумается говорить о нем. Говори скорее, мой милый.
Рандаль молчал. Герцог посмотрел на лицо его, носившее следы самого сильного волнения и потом повернулся в другую сторону.
– Молодой человек, отчего же вы медлите? сомнение, возбужденное нами, касается вашей чести.
– Что за чудо! вскричал сквайр с удивлением, вглядываясь в блуждающие глаза и дрожащие губы Рандаля. – Чего ты испугался?
– Я испугался? отвечал Рандаль, принужденный говорить и стараясь скрыть свое замешательство глухим смехом: – испугался? Чего же? Я только удивляюсь тому, что подозревает лорд л'Эстрендж.
– Я разом отстраню
– Какже, разумеется, он был против того и другого, вскричал сквайр с жаром.
– Так ли это, мистер Лесли?
– Милорд…. я…. я…. моя привязанность к Франку и мое уважение к его почтенному родителю… я…. я…. (он принудил себя и продолжал твердым голосом). Вообще я делал все, что мог, чтобы отсоветовать Франку жениться; что же касается данного им посмертного обязательства, то об этом я решительно ничего не знаю.
– Об этом пока довольно. Я перехожу к более важному обстоятельству, касающемуся вашего искательства руки дочери герцога Серрано. Я узнал от вас, герцог, что с целью спасти дочь вашу от преследований Пешьера и в убеждении, что мистер Лесли разделяет ваши опасения насчет намерений графа, вы, будучи еще в бедности и изгнании, обещали этому джентльмену руку вашей дочери. Когда вероятность восстановления ваших прав почти уже подтвердилась, вы повторили свое обещание, так как мистер Лесли, по его собственному отзыву, противодействовал, хотя и безуспешно, намерениям Пешьера. Не так ли?
– Без сомнения; если бы мне суждено было занять трон, то я и тогда не изменил бы своему обещанию, данному в бедности и изгнании. Я не мог бы отказать в руке моей дочери тому, кто готов был пожертвовать всеми мирскими выгодами и жениться на девушке без всякого состояния. Дочь моя не противоречит моим видам.
Виоланта дрожала; руки её были крепко сжаты и взоры её постоянно обращались на Гарлея.
Мистер Дэль отер слезы, выступившие из глаз его, при мысли о бедном изгнаннике, питавшемся миногами и скрывавшемся в тени деревьев Казино от многочисленных кредиторов.
– Ваш ответ вполне достоин вас, герцог, продолжал Гарлей: – но если бы было доказано, что мистер Лесли, вместо того, чтобы свататься за герцогиню для неё самой, только расчитывал на деньги, намереваясь предать ее графу Пешьера, что вместо того, чтобы избавить ее от опасности, которой вы страшились, он теперь скова подвергал ее тем же оскорблениям, от которых она раз уже освободилась; считали ли бы тогда данное вами слово….
– Какое злодейство! Нет, конечно нет! воскликнул герцог. – Но это ни на чем не основанное предположение! Говорите, Рандаль.
– Лорд л'Эстрендж не в состоянии оскорбить меня тем, что ок считает это не одним лишь бездоказательным предположением, произнес Рандаль, отважно подняв голову.
– Я заключаю из вашего ответа, мистер Лесли, что вы с презрением отвергаете подобное предположение?
– С презрением…. именно. Но так как предположение это, продолжал Рандаль, выступая на шаг вперед: – высказано громко, то к прошу у лорда л'Эстренджа, как у равного себе (потому что все джентльмены равны, когда дело идет о защите их чести) или немедленного опровержения сделанных им обвинений или доказательств справедливости его слов.
– Вот, первое слово слышу от тебя достойное мужчины, вскричал сквайр. – Я сам дрался на дуэли и из за каких еще пустяков! В то время пуля пробила мне правое плечо.
– Ваше требование основательно, отвечал Гарлей спокойным тоном. – Я не могу опровергать сказанного мною, я немедленно представлю требуемые вами доказательства.
Он встал и позвонил в колокольчик; вошел слуга, выслушал приказание, отданное ему тихо, и опять вышел. Настало молчание, равно тягостное для всех. Рандаль между тем обдумывал в уме своем, какие доказательства могли быть приведены против него, и ни одного не мог себе представить. Между тем двери в гостиную отворялись и слуга доложил:
– Граф ди-Пешьера.
Если бы бомба пробила в это время крышу дома и упала посреди комнаты, то она не произвела бы такого сильного впечатления, как появление графа. Гордо подняв голову, с смелым выражением на лице, со всем наружным блеском манеров, граф вошел в средину кружка и после легкого вежливого поклона, относившегося ко всем присутствующим, стал обводить взором комнату с ироническою улыбкою на устах, с полною самоуверенностью и хвастливостью человека, опытного на поприще интриг и притворства.
– Герцог, начал граф, обратившись к своему изумленному родственнику и произнося слова твердым, ясным голосом, который громко раздавался в комнате: я возвратился в Англию, вследствие письма милорда л'Эстренджа и в тех видах, чтобы требовать от него удовлетворения, какие люди, подобные нам, всегда дают друг другу, с чьей бы стороны и по какой бы причине и была нанесена обида. Теперь, прекрасная родственница…. и граф с легкою, но важною улыбкою поклонился Виоланте, которая при первых словах его хотела было закричать: – теперь я оставил это намерение. Если я слишком поспешно принял старинное рыцарское правило, что в деле любви всякая уловка похвальна, то я должен согласиться с лордом л'Эстрэнджем, что я противодействие подобным уловкам имеет похвальную сторону. Вообще, мне кажется, – более кстати смеяться над моею печальною фигурою побежденного, чем признаваться, что я чувствительно оскорблен происками, имевшими более счастливые исход в сравнении с моими. Граф остановился и глаза его подернулись облаком грусти, что очень мало гармонировало с шуточным тоном его речи и развязною дерзостью его манеров.– Ma foi! продолжал он:– да позволено будет мне говорить таким образом, потому что я деспотично доказал свое равнодушие к опасностям, которым когда либо подвергался. В последние шасть лет я имел честь десять раз драться на дуэлях, имел несчастье ранить шестерых из моих противников и отправить на тот свет четверых, которые были самыми любезными и достойными джентльменами под луною.
– Чудовище! проворчал пастор.
Сквайр вздрогнул и механически ощупывал свое плечо, которое было ранено пулею капитана Лэнсмера. Бледное лицо Рандаля сделалось еще бледнее и глаза его, встретившись с дерзким взором графа, невольно потупились.
– Но, продолжил граф с жестом, выражавшим полную изящества угодливость:– я должен благодарить теперь л'Эстренджа, который мне напомнил, что человек, поставивший собственное мужество вне всякого сомнения, не только должен просить извинения, если он оскорбил другого, но должен сопровождать свое извинение каким бы то ни было удовлетворением. Герцог Серрано, я пришел сюда собственно с этою целию. Милорд, вы изволили выразит желание сделать мне некоторые важные вопросы, касающиеся герцога и его дочери; я буду отвечать с полною откровенностью.