Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
Лорд л'Эстрендж сел на лошадь, все еще стоявшую у подъезда, и отправился в парк. К величайшей досаде его, он не мог уже более носить инкогнито: его все узнавали. Поклоны и приветствия осаждали его со всех сторон.
– Значит меня все знают здесь, сказал он про себя:– значит даже и эта ужасная дюшесса Кнэрсборо…. Я должен снова бежать из отечества.
Пустив свою лошадь легким галопом, он вскоре выехал из парка. В то время, как он слезал с лошади, подле отдаленного дома своего отца, вы бы с трудом могли узнать в нем причудливого, мечтательного, но в тоже время умного и проницательного юмориста, который находил особенное удовольствие приводить в замешательство материального Одлея: выразительное лицо его сделалось необыкновенно серьёзно. Но едва только очутился он в присутствии своих родителей, и лицо его приняло светлое, радостное выражение. Как солнечный свет озаряло оно всю гостиную.
Глава L
– Мистер Лесли, сказал Эджертон, когда Гарлей оставил библиотеку: – вы поступили несообразно с вашим благоразумием, коснувшись политического дела в присутствии третьего лица.
– Я уже сам понял это, сэр, и в извинение приношу вам то, что я всегда считал лорда л'Эстренджа за вашего самого искреннего друга.
– Государственный человек, мистер Лесли, весьма дурно служил бы своему отечеству, еслиб был слишком откровенен с своими искренними друзьями, особливо, если эти друзья не принадлежат к его партии.
– В таком случае, сэр, простите моему неведению. Лорд Лэнсмер, как всем известно, один из главных защитников вашей партии, и потому я вообразил, что сын его должен разделять его мнение и пользоваться вашей доверенностью.
Брови Эджертона слегка нахмурились и придали лицу его, всегда холодному и спокойному, суровое выражение. Как бы то ни было, он отвечал на слова Лесли довольно мягким и и даже ласковым тоном:
– При вступлении в политическую жизнь, мистер Лесли, для молодого человека с вашими талантами ничто так не рекомендуется, как быть более осторожным во всем, без исключения, и менее надеяться на свои умозаключения: они всегда бывают ошибочны. И я уверен, что это главная причина, по которой талантливые молодые люди так часто обманывают ожидания своих друзей… и остаются так долго без должности.
На лице Рандаля отразилась надменность и быстро исчезла. Он молча поклонился.
Эджертон снова начал, как будто в пояснение своих слов и даже в извинение:
– Взгляните на самого лорда л'Эстренджа. Какой молодой человек мог бы открыть себе более блестящую карьеру, при таких благоприятных обстоятельствах? Звание, богатство, возвышенная душа, храбрость, непоколебимое присутствие духа, ученость, обширность которой не уступит вашей, – и что же? посмотрите, какую жизнь он проводит! А почему? потому, что он слишком был уверен в своем уме. Не было никакой возможности надеть на него упряжь, да и никогда не будет. Государственная колесница, мистер Лесли, требует, чтобы все лошади везли ее дружно.
– Со всею покорностью, сэр, отвечал Рандаль: – я осмеливаюсь думать, что есть совершенно другие причины, почему лорд л'Эстрендж, при всех своих талантах, которых вы, без всякого сомнения, должны быть проницательный судья, никогда бы не был способен к государственной службе.
– Это почему? быстро спросил Эджертон.
– Во первых, потому, отвечал Лесли, с лукавым видом: – что частная жизнь представляет ему множество выгод. Во вторых, лорд л'Эстрендж, кажется мне таким человеком, в организации которого чувствительность занимает слишком большую долю для того, чтобы вести жизнь практического человека.
– У вас, мистер Лесли, очень проницательный взгляд, сказал Одлей, с некоторым восхищением: – слишком острый для молодого человека, как вы. – Бедный Гарлей!
Мистер Эджертон произнес последние два слова про себя.
– Знаете ли что, молодой мой друг, снова начал он, не позволив Рандалю сделать возражение: – я давно собираюсь поговорить с вами о деле, которое исключительно касается только нас двоих. Будем откровенны друг с другом. Я поставил вам на вид все выгоды и невыгоды выбора, предоставленного вам. Получить степень с такими почестями, какие, без всякого сомнения, вы бы заслужили, сделаться членом университета и, при тех аттестатах, которые так много говорят в пользу ваших талантов, занять кафедру – это была для вас одна дорога. Вступить немедленно в государственную службу, руководствоваться моею опытностью, пользоваться моим влиянием, не упускать из виду падения или возвышения партии и также извлекать из этого существенную пользу – это была другая дорога. Вы избрали последнюю. Но, сделав этот шаг, вы, вероятно, имели в виду еще что нибудь, и, объясняя мне причины, по которым избираете эту дорогу, вы умолчали об этом.
– Что же это такое, сэр?
– Вы, может статься, рассчитывали на мое богатство, в случае, если избранная вами дорога не принесет ожидаемых выгод. Скажите мне, правда ли это, и скажите откровенно, без всякого стыда. Иметь это предположение весьма естественно для молодого человека, происходящего от старшей отрасли дома, наследницей которой была моя жена.
– Сэр! вы оскорбляете меня, сказал Рандаль, отвернувшись в сторону.
Холодный взгляд мистера Эджертона следил за движением Рандаля. Лицо молодого человека скрывалось от этого взгляда; он остановился на фигуре, которая так же часто изменяла себе, как и самое лицо. При этом случае Рандаль успел обмануть проницательность Эджертона: душевное волнение молодого человека можно было приписать или благородной душе, или же чему нибудь другому. Эджертон, как будто не обращая на это внимания, продолжал протяжным голосом:
– Раз и навсегда должен сказать вам, – сказать ясно и определительно, чтоб вы не рассчитывали на это; рассчитывайте на все другое, что могу я сделать для вас, и простите меня, если я иногда довольно грубо подаю вам совет и строго сужу ваши поступки: припишите это моему искреннему участью в вашей карьере. Кроме того, прежде чем решимость ваша сделается непреложною, я бы желал, чтоб вы узнали на практике все, что есть неприятного и трудного в первых шагах того, кто, без всякого состояния и обширных связей, пожелает возвыситься в общественной жизни. Я не хочу, и даже не могу считать ваш выбор решительным, по крайней мере до конца следующего года: до тех пор имя ваше все еще будет оставаться в университетских списках. Если, по прошествии этого срока, вы пожелаете возвратиться в Оксфорд и продолжать медленную, но самую верную дорогу к отличию, я нисколько не буду препятствовать вашему желанию. Теперь дайте мне вашу руку, мистер Лесли, в знак того, что вы прощаете мое прямодушие; мне пора одеваться.
Рандаль, с лицом, все еще обращенным в сторону, протянул руку. Мистер Эджертон, подержав несколько секунд, опустил ее и вышел из комнаты. Рандаль повернул лицо вместе с тем, как затворилась дверь. На этом мрачном лице столько отражалось злобного чувства и столько скрытности, что предположения Гарлея оправдывались вполне. Губы его шевелились, но без всяких звуков; потом, как будто пораженный внезапной мыслью, он пошел за Эджертоном в залу.
– Сэр, сказал он: – я забыл вам сказать, что, на возвратном пути из Мэйда-Гилл, я принужден был укрыться от дождя под каким-то навесом и там встретился с вашим племянником Франком Гэзельденом.
– Право! сказал Эджертон, весьма равнодушно. – Прекрасный молодой человек! служит в гвардии. Очень жаль, что брат мой имеет такие устарелые понятия о политике: ему бы непременно должно было определить своего сына в Парламент, под мое руководство: я мог бы выдвинуть его. Прекрасно…. что же говорил вам Франк?
– Он убедительно просил меня к себе. Я помню, что вы некогда предостерегали меня от слишком короткого знакомства с людьми, которым не предстоит самим прокладывать дорогу к счастью.