Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– Гм! произнес мистер Лесли.
В это время они вошли в комнату, где чай и хлеб с маслом составляли весьма нероскошное угощение для гостей, которых можно было назвать избраннейшим обществом в Лондоне. Не обращая на себя внимания, они приютились в глубокой нише окна, и лэди Фредерика исполняла обязанность чичероне весьма непринужденно и с остроумием, присовокупляя к каждому замечанию о различных особах, панорамически проходивших мимо, или биографический очерк, или анекдот, иногда от доброго сердца, чаще всего сатирически и вообще весьма натурально и остроумно.
Между прочими к чайному столу подошел Франк Гэзельден. С ним была дама надменной наружности, с резкими, по в то же время приятными чертами лица.
– Наконец перед вами молодой гвардеец, сказала лэди Фредерика: – он очень недурен собой и не совсем еще испорченной нравственности. Жаль только, что он попал в очень опасное общество.
– Мне кажется, молодая лэди, которую он провожает, не довольно хороша собой, чтобы можно было считать ее опасною.
– Ах, с этой стороны, он совершенно безопасен, сказала лэди Фредерика со смехом: – по крайней мере в настоящее время. Лэди Мери, дочь графа Кнэрсборо, всего второй год как выезжает в общество. В первый год она ни на кого и смотреть не хотела, кроме одних герцогов, во второй – кроме баронов. Пройдет, быть может, слишком четыре года, прежде чем она удостоит своим вниманием члена Нижней Палаты. Мистеру Гэзельдену грозит опасность совершенно с другой стороны. Большую часть своего времени он проводит с людьми, которые не совсем еще, как говорится, mauvais ton, но и не принадлежат к разряду изящных молодых людей. Впрочем, он очень молод: он может еще отделаться от подобного общества, – но, само собою разумеется, не иначе, как оставив за собою половину своего состояния. Посмотрите, он кивает вам. Вы знакомы с ним?
– Даже очень коротко; он племянник мистера Эджертона.
– Неужели! Я не знала этого. Имя Гэзельден совершенно новое в Лондоне. Я слышала, что отец его очень простой провинциальный джентльмен, имеет хорошее состояние, но никто не говорил мне, что он родственник мистеру Эджертону.
– Он двоюродный брат.
– Значит мистер Эджертон охотно выплатит долги молодого джентльмена? не так ли? тем более, что у него нет сыновей.
– Мистер Эджертон приобрел себе большое состояние от жены, из моей фамилии, – из фамилии Лесли, а не Гэзельден.
Лэди Фредерика быстро обернулась, взглянула на лицо Рандаля с вниманием большим против того, сколько она намеревалась удостоить его, и начала говорить о фамилии Лесли. Ответы Рандаля по этому предмету были весьма неудовлетворительны.
Спустя час после этого разговора, Рандаль все еще находился в чайной комнате, но лэди Фредерика уже давно оставила его. Он беседовал с старинными своими итонскими товарищами, которые узнали его, как вдруг в ту же самую комнату вошла лэди весьма замечательной наружности, и при её появлении по всей комнате распространился ропот одобрения.
Нельзя было положить ей более двадцати-четырех лет. На ней надето было черное бархатное платье, которое представляло удивительный контраст с алебастровой белизной её плечь и прозрачной бледностью её лица, особливо при блеске брильянтов, которыми она украшена была в изобилии. Волосы её были черны как смоль и очень просто причесаны. её глаза – также черные и блестящие, черты лица правильные и резкия; впрочем, в то время, как взоры её оставались неподвижны, в них не выражалось того преобладающего чувства любви, той тишины и неги, которые мы часто усматриваем во взорах хорошенькой женщины. Но когда она говорила и улыбалась, в лице её столько обнаруживалось одушевления, столько чувства, в её улыбке столько чарующей прелести, что неприятное впечатление, которое до этого вредило эффекту её красоты, как-то странно и внезапно исчезало.
– Скажите, кто эта хорошенькая женщина? спросил Рандаль.
– Итальянка, какая-то маркиза, отвечал один из его товарищей.
– Маркиза ди-Негра, подсказал другой из них, бывавший за границей: – она вдова; муж её был из знаменитой генуэзской фамилии, происходил от младшей отрасли её.
В это время прекрасную итальянку окружила толпа обожателей. Несколько дам лучших аристократических фамилий обменялись с ней несколькими словами, но при этом случае не обнаружили той любезности, которую дамы высшего круга обыкновенно оказывают таким знатным чужеземкам, как мадам ди-Негра. Дамы без особенных притязаний на почетнейшее место в обществе обегали ее, как будто пугались её; впрочем, легко может статься, эта боязливость была следствием ревности. В то время, как Рандаль смотрел на прелестную маркизу с таким восхищением, какого не пробуждала в нем до этой минуты ни одна из её соотечественниц, позади его раздался мужской голос:
– Неужели маркиза ди-Негра решилась поселиться в нашем отечестве и выйти замуж за англичанина?
– Почему же и нет? если только найдется человек, у которого бы достало на столько твердости духа, чтоб сделать ей предложение, возразил женский голос.
– Она, кажется, имеет сильное желание поймать в свои сети Эджертона; а у этого человека достанет твердости духа на что угодно….
– Мистер Эджертон, отвечал женский голос, со смехом: – знает свет слишком хорошо и умел удержаться от множества искушений, чтоб….
– Тс! он сам идет сюда.
Эджертон вошел в комнату, по обыкновению, твердым шагом и с сохранением своей величественной осанки. Рандаль успел подметить быстрый взгляд, которым Эджертон обменялся с маркизой, хотя он и прошел мимо её молча, сделав один только поклон.
Несмотря на то, Рандаль продолжал свои наблюдения, и десять минут спустя Эджертон и маркиза сидели уже в стороне от общества, в том самом удобном уголке, который Рандаль и лэди Фредерика занимали за час перед этим.
– Неужели это и есть причина, по которой мистер Эджертон, к оскорблению моего достоинства, предупреждал меня не рассчитывать на его богатства? говорил про себя Рандаль. – Неужели он намерен снова жениться?
Неосновательное, несправедливое подозрение! потому что в тот самый момент с неподвижных губ Одлея Эджертона слетели следующие слова:
– Пожалуста, прекрасная маркиза, не думайте, чтобы, в моем непритворном восхищении вами скрывалось другое, более возвышенное, священное чувство. Ваш разговор чарует меня, ваша красота приводит меня в восторг, ваше присутствие служит для меня отрадным отдыхом в моей жизни, убиваемой трудами; но с сердцем моим, с чувством любви я уже давно все кончил, и, поверьте, что больше уже я не женюсь.
– Знаете что: вы как будто нарочно заставляете меня употреблять все усилия, чтоб одержать над вами победу, но только для того, чтоб потом отвергнуть вас, сказала итальянка, и в светлых глазах её сверкнула молния.
– Извольте, я не боюсь даже и вас вызвать на бой, отвечал Одлей, с своей холодной, чорствой улыбкой. – Впрочем, возвратимтесь лучше к главному предмету нашей беседы. Вы, я уверен, более всех других имеете влияние на этого пронырливого, хитрого посланника: на вас одних надеюсь я, что вы разузнаете для меня тайну, о которой мы говорили. Ах, маркиза, останемтесь по-прежнему друзьями. Вы видите, что я успел рассеять все несправедливые предубеждения против вас; вы приняты и торжествуете повсюду: это, по-моему мнению, справедливая дань вашему происхождению и вашей красоте. Положитесь на меня во всем, точно так, как полагаюсь я на вас. Однако, оставаясь здесь дольше, я легко могу пробудить зависть в весьма многих, и кроме того во мне на столько есть гордости, чтоб дозволить себе подумать, что вы будете оскорблены, если ясделаюсь виновником неприятных для вас толков. Как преданный друг, я готов служить вам, – как предполагаемый обожатель, я ничего не сделаю для вас.