Мой внутренний Элвис
Шрифт:
— Хотите дружеский совет? Изображайте Элвиса в стиле госпел. Это настоящая рыночная ниша.
— Кэмдхауз, Мэтт! — выкрикивает женщина.
Элвис в военной форме встает.
— Удачи!
— Вам тоже! — говорит Нелли.
И он исчезает. Секунду спустя со сцены раздается «Muss i denn, muss i denn zum St"adtele hinaus» — из «Деревянного сердца» Элвиса, припев которого тот пел по-немецки.
Я смеюсь.
— Два с половиной миллиарда двойников Элвиса! Почти каждый третий человек в мире имитирует Элвиса! К сожалению,
Нелли серьезно смотрит на меня.
— Ты хочешь сказать, тут проходит конкурс двойников? Он же называется конкурсом песен!
И хотя я утешаю Нелли, мне самой как-то не по себе. Если тут и вправду выбирают лучшего Элвиса, то мы пропали. Совсем пропали. Они закидают нас гнилыми бананами. Или еще чем похуже.
— У нас даже нет костюмов! — ноет Нелли.
— А вот и есть! — я роюсь в рюкзаке и достаю бесплатный пакет Элвиса. — Есть!
Нелли смотрит на все это скептически, но тоже достает свои очки и парик и надевает. Мы поправляем друг другу бакенбарды, и тут я вспоминаю про записку, которую мне дал Пит. Роюсь в рюкзаке и нахожу ее в самом низу, совершенно скомканную. Разглаживаю и протягиваю Нелли.
— Пой вот это.
Нелли читает.
— Что это?
— Пой, если мы это споем, то точно победим!
Нелли читает и качает головой, а потом женщина со списком выкрикивает: «Шрёдер, Антье!» Мы с Нелли смотрим друг на друга, встаем и идем на сцену.
Стоять на сцене перед сотнями людей — это то же самое, когда на тебя вдруг орет папа. Я впадаю в транс и вижу мелочи, которые совершенно не важны сейчас: к примеру, подставка для микрофона стоит чуть криво, а сцену не мешало бы подмести хорошенечко. Потом я говорю: «Вперед», беру Нелли за руку и иду в центр сцены, к микрофонам.
Кто-то протягивает мне кабель, чтобы я воткнула его в гитару. Мы с Нелли стоим у микрофонов и молчим. Странно, со стороны это всегда выглядит очень организованно — кажется, где-то сидит куча людей, которые подают музыкантам знак начинать, а на самом деле ты просто стоишь и мысленно даешь себе пинка, чтоб запеть.
Я смотрю на Нелли. У нее в руках записка Пита, она вся дрожит. Перевожу взгляд на зрителей. Они просто стоят и вовсе не выглядят недружелюбно — по крайней мере те, лица которых я могу рассмотреть, в передних рядах. Многие из них переодеты Элвисами, с бакенбардами и в солнечных очках, в костюмах с блестками, и я думаю поэтому: «Куда правильнее было бы, если бы на сцене было больше Элвисов, чем в публике, а не наоборот». И тут же вспоминаю, что сейчас-то как раз мы с Нелли те самые Элвисы, что стоят на сцене, и я ударяю по струнам.
И ничего не слышу.
Неужели гитару не подключили?
Я оборачиваюсь и вижу женщину со списком, она поднимает большие пальцы и улыбается — и поэтому я играю дальше. А потом Нелли поет. «…Я попал в ловушку, и не могу выбраться — запутался в колючей проволоке на границе…» «Статуя Свободы, неужели ты не видишь…» —подпеваю я и ныряю в песню. Я не слышу ни себя, ни гитару, но мне слышно, как поет Нелли, и этого вполне достаточно.
У нее очень красивый, чистый голос. Люди уплывают куда-то, я вижу только Нелли и слышу ее голос. Перед последней строфой я на мгновение поднимаю голову — на зрителей. Они тихо стоят, слушают и смотрят на нас.
А потом вдруг в этом море солнечных очков и чубов «под Элвиса» я вижу пожилого мужчину в синей бейсболке.
— Мистер Пресли! — кричу я. — Мистер Пресли!
— Ага, вот он я! — кричат Элвисы в зале, кто-то смеется.
А остальные молча смотрят на сцену. Нелли закончила петь. Мужчина растворяется в толпе.
— Мистер Пресли! — кричу я. — Мне очень надо с вами поговорить, вы… вы очень нужны мне!
Потом сую Нелли в руки гитару и спрыгиваю со сцены.
Падаю, поднимаюсь, проталкиваюсь сквозь толпу у сцены. Люди не хотят посторониться, они толкают меня и ругаются, когда я наступаю им на ноги. Но мне во что бы то ни стало надо туда, за ним.
Выбравшись из толпы, я бегу со всех сил. Между павильонами, набитыми сувенирами Элвиса под завязку, и Грейслендом — широкая двухполосная улица, по ней мы ехали сюда на труповозке.
Мимо проносятся машины и грузовики, непонятно, как мне оказаться на другой стороне.
И вдруг на секунду улица оказывается совсем пустой.
Не раздумывая, я бегу. Перебегаю дорогу, и за спиной она вновь взрывается звуками.
А впереди, за коваными воротами, он — Грейсленд.
Из светлого камня, с белыми колоннами и зелеными ставнями. Точно такой же, как по телевизору. Бегу что есть сил туда. Женщина на входе словно не замечает меня.
Вбежав в дом, я на секунду задерживаю дыхание. Здесь совсем тихо, кроме меня вокруг — никого. Я знаю, на что тут можно посмотреть, знаю, что можно пойти в кинозал, в спальню матери Элвиса, в кухню, но я бегу мимо. Мне надо в Комнату джунглей. По лестнице вниз — и я в зелени: зеленый ковер, зеленые шторы, зеленые плюшевые диваны.
А на одном из диванов сидит пожилой мужчина в синей бейсболке.
— Привет, мистер Пресли, — выпаливаю я.
Он оборачивается.
— Привет, Антье.
И я просто стою и смотрю на него.
Элвис указывает на место рядом с собой. Когда я усаживаюсь на диван, он приобнимает меня.
— Добро пожаловать в Грейсленд. Что тебе предложить? Что-нибудь выпить?
— Нет, спасибо.
Мне хочется только смотреть на него, бесконечно, на его глаза, рот, бакенбарды, на большое кольцо с печаткой на пальце.
Элвис.
— Тебе здесь нравится?
Я оглядываю зеленую комнату.
— Очень.
Элвис сияет.
— А что вы хотели мне сказать?
Он удивленно смотрит на меня.
— Сказать тебе?
— Ну я должна была приехать сюда, — говорю я.
— Ну конечно, — он убирает руку с моего плеча. — Я просто хотел у тебя кое-что спросить.
Спросить у меня? Я молчу.
— В общем, это про мою смерть. Я бы хотел вернуться.